Однако старейшины не сочли это за обиду.

– Ступай. И да увидимся мы вновь поскорее, – сказала Кюври.

Склонившись перед обеими в неловком реверансе, я отправилась в путь.

Думаю, причины раздражительности сестер одним лишь процессом линьки не ограничивались: должно быть, немалую роль в их настроении играла и тревога. Однако мы с радостью валили всю вину на биологию, лишь бы не вспоминать о безрассудстве предстоящей затеи. По мере приближения к седловине разговоры стихли, и остаток пути мы проделали в почти полном молчании.

Я была этому только рада. Подъем даже на самую незначительную высоту может оказаться серьезным шоком для организма, а за зиму я ослабла настолько, что запыхалась задолго до того, как мы взошли на седловину. Нередко я оскальзывалась на каменных осыпях, то и дело совершала ошибки, каких ни за что не допустила бы годом раньше, и вскоре начала сомневаться, что сумею добраться до Лам-це Ронг живой. Но каждое падение побуждало сосредоточиться, и мало-помалу мы достигли границы вечных снегов – той линии, выше которой снег в горах никогда не тает.

Здесь я остановилась, глядя на седловину. Нечасто случается, чтоб кардинальные перемены в человеческой жизни были отмечены столь резкой, отчетливой географической границей: к востоку от этой возвышенности я была вовсе не той, кем стала сейчас, к западу от нее. Вот только обратный путь отнюдь не сделает меня прежней, да я и не согласилась бы на подобную перемену, даже если бы мне ее предложили. Я лишь надеялась, что возвращение не повлечет за собой второй трансформации – не превратит мою жизнь в жалкое существование, исполненное всех скорбей.

Похоже, усталость и нервы обладают неким особым волшебством, способным превратить человека в слезливо-сентиментальную размазню. Заставив себя встряхнуться, я повернулась к сестрам и спросила:

– Может, сегодня и переправимся?

Недолго посовещавшись, мы пришли к решению устроить бивак у границы снегов и подождать следующего дня. Если не считать сильных ветров, стихий в это время года можно было не опасаться (поэтому-то мы со спутниками изначально стремились попасть сюда именно весной), и, как бы ни хотелось поскорее продолжить путь, я понимала: привал пойдет мне на пользу.

Той ночью, сидя у входа в палатку и глядя на звезды, я вспоминала другую ночь – ночь накануне штурма седловины. Вот мы с Сухайлом и Томом сидим у костра за разговором о биологии неизвестных науке драконов… При мысли о том, что кто-то из них мертв – а то и оба, – так защемило сердце, что на миг я всерьез решила, будто это сердечный приступ. Подобные вещи – не редкость после перенапряжения сил на больших высотах. Но нет, в моем случае то был всего лишь страх, а излечить его могло только возвращение к людям. Там, твердо сказала я самой себе, я непременно найду обоих живыми и в добром здравии, и иных перспектив не приму.

Ну, а чтобы найти их, нужно самой пережить и преодолеть все, что ждет впереди.

Я несказанно благодарна сестрам, работавшим сообща не хуже связки опытных скалолазов. Раздражительность или не раздражительность, а гармония их взаимодействия казалась чем-то сверхъестественным: друг друга они понимали в буквальном смысле без слов. Конечно, до мастерства людей, штурмующих склоны и пики гор всего мира, им было далеко, однако благодаря структуре драконианского общества, почитающего родство сестер-одногодок превыше любого другого, взаимопонимание внутри подобных групп может достигать удивительных высот (конечно же, в идеальном случае: не стану утверждать, будто всякой группе сестер удается развить и поддерживать столь задушевные отношения). Да, мне, не знавшей сестер столь коротко, в этой гармонии места не нашлось, однако и я получила от нее немалую выгоду, и к тому времени, как мы приблизились к седловине, возросшая уверенность в успехе словно бы вдохнула в натруженные ноги новые силы.