— Ну, — удовлетворенно заключила Ма, — надеюсь, все, что нужно, уже сказано. Может быть, мистер Грейсон, вы проводите Леону до ее фургона? А я останусь здесь и устрою Лидию.

— Устроите! — возмутилась Леона. — Разумеется, она не останется в фургоне мистера Коулмэна. Это неприлично!

— Пойдемте, миссис Уоткинс, — сказал Хэл Грейсон. Ему хотелось как можно скорее вернуться в свой фургон и лечь в постель. Слишком рано приходилось вставать все эти дни, да и смерть миссис Коулмэн омрачила это путешествие, их переселение в Техас. Он не особенно жаждал руководить караваном, но выбрали именно его, и он старался оправдать оказанное доверие. — Мы разберемся во всем завтра утром. Я уверен, что ничего неприличного до утра не случится. — И он почти потащил упирающуюся женщину из фургона.

Когда они ушли, Ма посмотрела на Росса Коулмэна, который не сводил тяжелого взгляда с девушки. Ма затаила дыхание, пытаясь понять, что он собирается делать. Вообще его считали человеком приятным и дружелюбным, и к жене своей он относился как к королеве. Но какое-то постоянное беспокойство в его взгляде заставляло Ма думать, что этот человек не так прост, как кажется на первый взгляд. Он двигался чуть слишком быстро, его глаза были чуть слишком зорки и изменчивы — это выдавало в нем человека, который повидал жизнь и научился осторожности. Сейчас в нем явно происходила внутренняя борьба — каждый точеный мускул у него под кожей был напряжен.

Росс заставил себя сделать несколько шагов по дощатому полу. Его сын больше не кричал, а жадно сосал. Эта подозрительная пришлая девчонка кормила его сына, а он, Росс, стоял здесь и позволял это делать! Что бы подумала Виктория, если бы видела это?

Росс вспомнил ее истерзанное извивающееся раздутое тело и как она одновременно со своим последним вздохом вытолкнула его сына в жизнь… Нет, никакая женщина, особенно не слишком нравственная, не будет воспитывать сына Виктории Джентри Коулмэн! Это было бы святотатством. Что ответит он своей совести, если отдаст сына в руки такой женщине? Но что скажет он своей совести, если из-за его щепетильности сын умрет?

Не в силах принять решение, он присел перед скамеечкой и стал смотреть, как ротик его сына жадно впился в полную молока грудь. Белоснежное совершенство этой груди нарушали только голубые вены, бегущие к темному соску, как линии рек на географической карте. Росс был совершенно зачарован этим зрелищем, и ему пришлось сделать усилие, чтобы перевести глаза на лицо девушки.

Он смотрел, как ее веки медленно, мучительно медленно поднимаются. Наконец густая завеса ее ресниц взметнулась вверх, и он взглянул ей прямо в глаза. Их реакция друг на друга была одинаковой — потрясение и удивление, но ни один из них не выдал себя.

Росса с головой захлестнула волна ее женственности. У него перехватило дыхание. Лидия была воплощенная чувственность, и Росс понял, что покорен, и, в свете недавней смерти своей жены, возненавидел себя за это. Как человек, попавший под обвал, он жаждал вырваться из-под него и глотнуть свежего воздуха.

Ее глаза, опушенные густыми коричневыми, золотистыми на концах ресницами, были цвета выдержанного дорогого виски, глоток которого сначала обжигает мужское горло, а потом разливается по жилам приятным теплом. Глаза ее были почти того же редкого цвета, что и непослушные волосы, которые, он подозревал, вполне выражали необузданность ее натуры.

Ее нежная кожа покрылась загаром от долгого пребывания на солнце. Изящно вылепленный, немного вздернутый носик покрывала легкая россыпь веснушек. Но больше всего его волновал ее рот. Особенно полная нижняя губа — ни один мужчина не мог бы оставить ее без внимания. Он и не пытался, он во все глаза смотрел на нее, стараясь взглядом устыдить ее за эту вызывающую чувственность рта. К тому же она имела привычку часто облизывать эту соблазнительную губку язычком.