Впрочем, Лариса была хотя и прекрасной, но, кажется, не очень здоровой. В ее переписке с родителями нет-нет, да мелькнет упоминание о больных ногах, спине, депрессии. И если невозможность выносить ребенка нетрудно объяснить непоседливостью Ларисы, ее резким отказом дать себе отдых, то жестокие приступы малярии, которые надолго выводили из строя, являлись тем врагом, с которым ей постоянно приходилось бороться все последнее десятилетие своей жизни.

Уже не было надежды на помощь Троцкого. Во время болезни Ленина он превратился в единственного отчаянного сторонника и защитника больного. Но его хитроумно изолировали от больного вождя. К 1922 году Сталин стал настолько всесилен в партии, а Дзержинский — в спецслужбах, что выиграть битву против них больной Ленин не мог, даже опираясь на поддержку Троцкого.

Увлекающийся человек, Лариса зажглась темой восстания декабристов, столетие которого отмечалось в СССР в 1925 году. Бунтарка в ней разделяла стремления участников восстания к переменам. Особенно удачным получился очерк о бароне Владимире Ивановиче Штейнгеле, члене Северного общества, составившем «Манифест к русскому народу» о необходимости изменения общественного строя. Почему-то кажется, что писательница видела в Штейнгеле Михаила Андреевича Рейснера.

К этому времени относится единственная известная дружеская связь Ларисы с женщиной — писательницей Лидией Сейфулиной. Они познакомились, когда Лидия Николаевна находилась на волне творческого подъема и имя ее было популярно у читателя. Она уже издала в Москве, Новониколаевске и Екатеринбурге повести «Правонарушители», «Перегной», «Виринея», напряженно и плодотворно работала в редакции журнала «Сибирские огни». Как писали о ней в следственном деле чекисты, «Сейфуллина являлась активным участником троцкистской группы Воронского, была близка не только с ними, но и с троцкистами Примаковым, Зориным и Лашевичем, постоянно вращаясь в их среде. Кроме того, на нее оказывал сильное влияние ее муж, в прошлом активный эсер Валерьян Правдухин, приглашавший в дом людей такого же толка, как и он сам».

Лариса и Лидия были женщины совершенно разного склада. Одна — смелая и решительная в действиях и поступках, по характеру мужественная, способная совершить подвиг, не страшившаяся никаких превратностей судьбы, но остававшаяся поразительно женственной, красивой, обаятельной. Другая — тоже душевно смелая, неизменно прямая, но по-женски хрупкая, более ранимая, участливая и доброжелательная, умевшая сердечно привязаться к человеку. Она уже была знаменита: ее изучали в школах, вышло в свет собрание ее сочинений… Фадеева, Фурманова, Шолохова еще никто не знал, знали — Лидию Сейфуллину. Волна славы перехлестывали границы: пьесу «Виринея» ставили в Праге и в Париже.

Их, таких разных по характеру, связывала удивительно нежная дружба. Роднила богатая внутренняя культура русских интеллигентов, воспитанных на лучших семейных и общественных традициях, где высоко ценили просвещенность, хорошо знали не только отечественную словесность, но и европейскую литературу.

Если Лариса сумела вписаться в новую действительность и даже вполне комфортно в ней устроиться, Сейфуллина переживала внутренний разлад и постепенно выключалась из литературной жизни и работы. Несомненно, на кризис Сейфуллиной повлияло общее положение в стране в середине 1920-х годов, разгром левой оппозиции, ссылка и преследование ее участников, в том числе и ближайших друзей писательницы.