– Да, мэм. Что‑нибудь еще?

Акцент у нее был еще сильнее, чем у моей матери. Такой акцент встречается только на севере, в холодных и серых городах, вечно, как тучами, накрытых дымом нефтеперерабатывающих заводов.

Доу промолчали. Они аккуратно расставили сервиз на столе: в одной плошке были сливки, в другой сахар, в третьей – чай, который они разлили по чашкам, таким изящным, что я ближе чем в миле от них и чихнуть побоялся бы.

Шивон ждала, тайком поглядывая на меня из‑под опущенных ресниц.

Доктор Доу закончил чайную церемонию и поднес чашку к губам, но тут заметил, что я так и не притронулся к своей. Шивон все так же стояла слева от меня.

– Господи, Шивон, – сказал он, – ты можешь идти. – Он засмеялся. – Знаешь, ты выглядишь усталой. Почему бы тебе не отправиться домой? Сегодня нам твои услуги больше не понадобятся.

– Да, доктор, спасибо.

– Это тебе  спасибо, – сказал он. – Чай просто замечательный.

Она сутулясь вышла, и, когда дверь за ней закрылась, доктор Доу сказал:

– Прекрасная девушка, просто прекрасная. Она у нас работает чуть ли не с того дня, как приехала сюда четырнадцать лет назад. Да… – мягко добавил он. – Итак, мистер Кензи, нам было очень интересно узнать, зачем вы расследуете смерть моей падчерицы, если расследовать там нечего? – Он сморщил нос, взглянул на меня поверх чашки и сделал глоток.

– Ну, вообще‑то, сэр, – сказал я, подняв крышку с плошки со сливками, – меня больше интересует ее жизнь, особенно последние шесть месяцев.

– И почему же? – спросила Кэрри Доу.

Я налил в чашку чаю, добавил немного сахара и сливок. Где‑то там моя мать сейчас переворачивалась в гробу – сливки добавляют в кофе, а в чай – молоко, и никак иначе.

– Она не произвела на меня впечатления человека, готового пойти на самоубийство, – сказал я.

– А разве не все мы к этому готовы? – спросила Кэрри Доу.

Я посмотрел на нее:

– Мэм?

– Ну разве в подходящих – или скорее неподходящих – условиях не все мы готовы пойти на самоубийство? Одна трагедия, вторая трагедия, вот и…

Миссис Доу внимательно смотрела на меня поверх чашки, и я, прежде чем ответить, отпил из своей. Доктор Доу был прав, чай оказался просто отличный, даже со сливками. Прости, мама.

– Вполне возможно, – сказал я. – Но Карен покатилась по наклонной уж очень быстро.

– И к такому выводу вы пришли, поскольку близко ее знали? – сказал доктор Доу.

– Прошу прощения?

Он качнул чашкой в мою сторону:

– Вы были близки с моей падчерицей?

Я посмотрел на него, всем своим видом стараясь продемонстрировать непонимание, и он жизнерадостно приподнял брови.

– Да ладно вам, мистер Кензи. О покойных или хорошо, или ничего, но мы в курсе, что в последние несколько месяцев жизни Карен была, скажем так, неразборчива в интимных связях.

– С чего вы так решили?

– Она вела себя вызывающе, – сказала Кэрри Доу. – Не стеснялась в выражениях, чего раньше за ней не водилось. Пила, принимала наркотики. Печальное зрелище, и к тому же крайне… неоригинальное. Она даже моему мужу предложила свои, гхм, услуги.

Я посмотрел на доктора Доу. Он кивнул и поставил чашку на кофейный столик.

– О да, мистер Кензи. Каждый визит Карен оборачивался для нас какой‑то пьесой Теннесси Уильямса.

– Вот с этой стороной ее характера я не сталкивался, – сказал я. – Мы общались до того, как с Дэвидом произошел несчастный случай.