Ее не хотели слушать.

— Меня он больше не будет стричь, — заявляли они. Глория обзывала их невеждами.

— Вы что, газет не читаете? Телевизор не смотрите? Через волосы это не передается!

Запевалой была сестра Монро — наша „добрая самаритянка":

— Плевать я хочу на газеты и телевизор. Нечего мне делать с больным СПИДом, Филип теперь и пальцем до меня не дотронется!

Настроение у Филипа было не из лучших. Все его тело покрылось пузырями, и это было так болезненно, что раньше чем через месяц о работе и думать нечего. Глория всегда сочувствовала чужим страданиям. Заболев, Филип наконец признался, что он уже три года инфицирован.

— Ну, хоть страховку тебе заплатят.

Но у Филипа не оказалось и страховки. На вопрос Глории он ответил, что его отказались страховать, потому что он входил в группу риска, а страховым компаниям это ни к чему. Глория была потрясена, оскорблена, разгневана. Она отправила Филипу четыреста долларов из денег, отложенных на учебу Тарика.

— Надеюсь, это поможет.

— Мне все поможет, — сказал Филип.

После ухода Филипа у Глории было слишком много своих клиентов. Полтора месяца она работала по двенадцать и даже четырнадцать часов в день. Это было невыносимо трудно. Давление опять подскочило, ноги к концу дня опухали. Тарика она почти не видела. Табличка на окне: „Требуются парикмахеры" — уже совсем пожелтела от солнца. Глория даже сообщила о вакансиях в несколько училищ — что было не самым лучшим выходом, так как выпускницы не очень ей подходили. Хорошего черного мастера в Финиксе найти было трудно. Иногда заглядывали по объявлению и белые. Они уверяли, что умеют работать с такими волосами, но игра не стоила свеч. Многие клиенты не хотели стричься у белых. И „химию" им не доверяли — сожгут еще всю голову, пожалуй.

Джозеф уверял Глорию, что он не заражен; он даже принес ей справку и результат анализов. Ему тоже не хватало Филипа. Вообще настроение в салоне царило не самое радужное. Было начало декабря. Синди должна была скоро уйти, так что и она грустила. Дезире и вовсе некем было заменить — многим хотелось иметь сложную прическу, а Дезире делала их как никто другой. Глория подумывала что будет, если Филип вообще не вернется.

Иногда она прикидывала не продать ли ей салон и вернуться в Окленд — там всегда масса черных парикмахеров. Но в прошлом году там было землетрясение, да и вообще, по слухам, Окленд сильно изменился: наркомания, бандиты — совсем как в Лос-Анджелесе. Тарик в мае оканчивает школу. Он прошел прослушивание в своем оркестре и ждал теперь приглашения. Дама-экзаменатор сказала, что он в целом им подходит. Так что нет смысла оставаться в Финиксе. Можно бы и продать „Оазис", если прижмет, но пока надо еще подождать.

Глория была вся на нервах. День не задался с самого утра. В полседьмого позвонил Филип и сказал, что лучше ему, пожалуй, не возвращаться в „Оазис". Глория не смогла его разубедить. Потом засорился унитаз. Среди банок в кладовой с консервами завелась мышь. Дверь гаража опять заело. Таймер духовки не работал. Тарик „поцеловал" чей-то автомобиль на стоянке, так что оплата за страховку повышалась. Посудомоечная машина никак не выключалась. И в довершение ко всему сестра Монро, потевшая сильнее Глории, с ног до головы облилась особо вонючим дезодорантом.

Но хоть одно было хорошо. Перед уходом Синди отвела Глорию в сторонку и сказала, что она еще подумает. Ей не хотелось бросать салон в такое время.

— Ты всегда хорошо ко мне относилась, Глория. Ты дала мне работу. Я останусь, пока дела не пойдут лучше. Курсы подождут, я еще успею туда. И, честно говоря, мне нужны деньги.

К счастью, у Саванны волосы короткие, не надо ни накручивать, ни начесывать, ни как-то особенно укладывать.