— Мы увлеклись уроком, — обычно говорил Новер в оправдание.

— Ты любишь танцевать, дитя мое, — отмечала матушка в холодной спальне.

— Да, мама.

— И месье Новер говорит мне, что у тебя блестящие успехи. Вот если бы ты так же продвигалась во всех других занятиях.

Я показывала ей новые па, она обычно улыбалась и отмечала, что у меня они получаются красиво.

— Танцы в конце концов тоже входят в необходимое образование. Однако не забывай, что мы находимся здесь не только для получения удовольствия. Удовольствия ниспосылаются Богом для облегчения.

Облегчение? От чего? Опять намек на то, что жизнь — это трагедия. У меня в мыслях возникла бедная Каролина, однако мама вывела меня из задумчивости:

— Ни в чем не нарушай обычаи Франции и никогда не ссылайся на то, что делается здесь, в Австрии.

— Нет, мама.

— И никогда не намекай, что у нас в Вене что-то лучше, чем у них, во Франции. Ничто не может вызвать большего раздражения. Ты должна научиться восхищаться всем французским.

Я знала, что не смогу запомнить всего, что я должна и не должна делать. Мне следует положиться на свою судьбу и умение с помощью улыбки выходить из затруднительных положений.

В течение тех двух месяцев, когда я ночевала в спальне матушки, она чувствовала себя напряженно из-за опасений, что мое замужество может вообще не состояться, непрерывно совещалась с Кауницем наедине и их постоянно посещал маркиз де Дюрфо.

У меня появилась передышка от бесконечных наставлений в продуваемой насквозь спальне императрицы, ставших частью моей жизни. При дворе дебатировался вопрос: чьи имена должны стоять первыми в документах — матушки и брата или короля Франции?

Кауниц был невозмутим, хотя и встревожен.

— Вопрос о замужестве может отпасть, — говорил он матушке. — Смешно, но многое зависит от столь незначительных деталей.

Они вели споры об официальной церемонии моей передачи. На чьей земле она должна происходить: французской или австрийской? Необходимо было решить и эту проблему. Французы говорили, что это должно происходить на их земле, австрийцы настаивали, что на их. Матушка иногда рассказывала мне об этих трудностях:

— Ты должна знать о них.

Было затронуто так много вопросов! Величайшую важность приобретала проблема моих слуг: сколько их должно сопровождать меня во Францию. Временами у меня возникала уверенность, — что никакого замужества не состоится, и я не знала, радоваться этому или огорчаться. Я была бы разочарована, если бы все это распалось, но, с другой стороны, считала, что хорошо было бы остаться дома лет до двадцати трех, как Мария Амелия.

В последние месяцы я часто думала о тех ожесточенных спорах и невольно задавала себе вопрос, какой могла бы оказаться моя жизнь, если бы государственным мужам не удалось тогда прийти к соглашению.

Однако судьба решила иначе, и решение наконец было принято.

Маркиз де Дюрфо вернулся во Францию для получения инструкций от своего суверена. Во французском посольстве происходила спешная перестройка с целью его расширения, поскольку должно было собраться полторы тысячи гостей и было бы нарушением этикета оставить хотя бы одного из них на улице. Этикет! Я неоднократно слышала это слово.

До нас дошли слухи о том, что после перестройки посольства в Вене король Людовик решил соорудить в Версале оперный театр, в котором можно было бы отпраздновать свадьбу.

Матушка твердо считала, что я должна быть одета столь же пышно, как одевались французы. Я не могла сдержать восхищения всей этой суетой вокруг меня и иногда замечала ее добродушно-насмешливый взгляд. Сейчас я задаю себе вопрос, была ли она рада моему легкомыслию, которое не давало мне слишком сосредоточиться на предстоящем отъезде из дома.