Бог должен пожалеть ее внука. Она ведь, даже не веруя, ставила, получается, ему свечки. Она вернулась в реальность, посмотрела вокруг себя и, никого не увидя, кроме охранника, спящего на диванчике рядом с железной дверью, стала перелистывать свою память дальше.

Опять лица. Радостные и расстроенные, хитрые и надменные, озлобленные и растерянные. Отчаянное. Да, одно отчаянное лицо. Она всегда помнила это дело. Часто рассказывала его друзьям, иногда молодым судьям и студентам. Как же она могла его сегодня забыть? И вдруг она почувствовала, что уверенность в себе, тот самый жизненный кураж опять ее покидают. Она таки проиграла. Беда вновь стала неотвратимой. Но почему?! Она же ни в чем не виновата. Она не могла поступить иначе. Даже если бы она пожертвовала собой и вынесла другое решение, прокурор бы его опротестовал и оно бы «полетело». Другой судья, пересматривая дело, все равно бы вынес то же решение, что и она. Ей не в чем себя упрекнуть!

Молоденький паренек — с приятелем, на отцовской машине — катался по городу с девчонками. Тем захотелось пива. Они остановились у какого-то магазина, залезли туда, взяли коробку печенья, пиво, несколько пачек сигарет и уехали. Через несколько минут их задержала милиция. Дальше все по расписанию — уголовное дело, суд, приговор. Приговор кстати, был неплохой — два года «химии». Ребят, конечно, из комсомола поперли, но жизнь в общем-то сломали не до конца. Они даже московскую прописку могли восстановить. По тем временам — дешево отделались. А вот к ней попало гражданское дело. Иск отца об исключении из описи автомобиля. Он как орудие преступления, краденое ведь на нем увозили, судом по уголовному делу был конфискован. Простое дело, обычное, рутинное. Одно «но». В суде отец предъявил свою сберкнижку. Там четко было видно, как он откладывал на эту машину по десять, пятнадцать рублей в течение многих лет. Каждый месяц по два раза — в аванс и в получку.

Вдруг Нину как током ударило. Она вспомнила, что мужчина этот был врачом. Она попыталась успокоиться — какое это имеет значение? А вдруг этот врач принимает сейчас роды у Машки? Именно он берет в руки ее мальчика. Посиневшего, чуть живого. А может быть, уже не живого. И от него, этого врача, зависит жизнь ее внука. А он держит его, ухмыляется, радуется возможности поквитаться с ней — судьей — за ту злосчастную машину и ничего не делает... Нет, не может быть. Ему тогда было лет сорок и прошло лет двадцать. Хотя... Нет, ведь тот врач, что выходил к ней, совсем молодой, Машкин ровесник. Двух врачей ночью в летнем городе, в простом районном роддоме быть не могло. В этом она почему-то не сомневалась. Но предчувствие беды усилилось.

Она попыталась вновь надавить на себя — она ни в чем не виновата. Ведь сын управлял машиной по доверенности, значит, — правомерно, с согласия отца. Это — факт. Машина для подвоза краденого использовалась. Тоже — факт. А тут еще где-то за полгода до того вышло постановление Пленума Верховного суда как раз по этому поводу. Случай был просто хрестоматийный — машина подлежала конфискации. Нина вспомнила, что тянула это дело больше года, откладывая под самыми надуманными предлогами. Гнала его из памяти, назначала слушание на самую отдаленную из возможных дат. Ну не могла она смотреть на этого несчастного врача. Потерявшего надежду на удачливую карьеру сына, потерявшего машину, которая была для него не средством передвижения, а, наверное, единственным доказательством его успешности в этой жизни. Нина не могла понять, почему она именно так воспринимала отношение врача к машине. Наверное, домыслила, досочинила. Но она и сейчас помнила свою уверенность, что машина для него уж точно не была просто машиной.