Прохоров удивился без негодований:

— Значит, статистическая обработка записей за прошлые годы? Ты собираешься увидеть в наших дневниках то, чего мы не увидели в жизни, когда писали их? Мысль оригинальная. Желаю, желаю…

Лахутин, узнав, что исследовательские работы продолжаются, прибежал пожать руку Красильникову, но запротестовал, услышав, чем тот собирается заняться: новый план показался ему несерьезным. Они вносили в свои каждодневные журналы лишь одну сотую из того, что замечали, теперь эти крохи намереваются преподнести им же как новое слово — ну, не смешно ли?

— Нет, не смешно, — возразил Красильников. — Не ты один вел дневники. За печью наблюдают пирометристы, газоаналитчики, химики, контролеры ОТК и, самое главное, десятки указывающих приборов и самописцы. Когда я сопоставлю вое эти данные, ты первый ахнешь.

Лахутин махнул рукой. Красильников подозревал, что больше всего он сожалеет о потере собеседника. Ему нравилось, стоя на охваченной газом площадке, наблюдать издали за раскаленным порошком и вести неторопливый разговор о лесе, погоде и охоте.

Вечером этого же дня, сдав смену, Лахутин поделился своими сомнениями с Прохоровым.

— И я ему сказал то же самое, — ответил Прохоров. — И почти теми же словами, как и ты.

— Да ведь чепуха же! — доказывал Лахутин. — И время и силу потратит, этим и кончится. А продолжал бы возиться с печкой, обязательно бы докопался до наших неполадок.

Прохоров усмехнулся:

— Вот он докопался, посмотри его докладную: процента на три поднять производительность, если все приведем в ажур. После каждого планового ремонта у нас на восемь, на десять процентов производительность поднимается, а он открыл — три процента!.. Неужели ты не понимаешь, что и эта и прежняя его работа — одинаково пустая трата сил?

Лахутин не согласился с Прохоровым:

— Не скажи, Федор Павлиныч. Сам чувствую: многое на печи вижу другими глазами с тех лор, как он встал рядом.

— Брось! По-иному на печь глядеть! Четырнадцать лет ты возишься с нею, хватит, чтобы по-серьезному присмотреться. Не тебе у Алексея, а ему у тебя учиться надо. Пойми, он всю нашу работу порочит. И если бы по-деловому — так без всяких оснований!..

Лахутин стал серьезным и осторожным, как всегда бывало, когда он шел против начальства.

— Ну, меня не очень опорочишь — исполняю предписанный режим, много не возьмешь… А насчет оснований — кругом о нашей работе кричат, недаром же…

— Задурил тебе Алексей Степаныч голову, — с досадой проговорил Прохоров. — Это он умеет — красивые речи, теоретические расчеты… На практике лишь не то. Да, правильно, кричат о нас, а почему? Не оттого же, что хуже прежнего работаем! Не хватать стало нашей продукции, вот и закричали. Поставят новые печи — будет достаточно огарка, другого пути нет.

— И я об этом, — примирительно сказал Лахутин. — Надо, надо расширяться. А жаль, что ты Алексею Степанычу не хочешь посоветовать, тебя бы он послушал больше моего.

Прохоров пожал плечами.

— Не знаешь разве, как он упрям? Нет, такого только неудача научит, а не дружеский совет.

— Неудача каждого учит, — заметил Лахутин. — Беспощадная, но верная наука неудача. Это ты прав, Федор Павлиныч!.

Он, по обыкновению, добродушно смеялся, кивал головою. Со стороны могло казаться, что он во всем соглашается со своим начальником.