Сейчас, ожидая ужин, он безмерно удивился.

Он переживал события дважды: когда они реально происходили и когда он вспоминал их. Второе переживание было глубже и длилось дольше — к нему можно было возвращаться бесконечное число раз. Захваченный врасплох событием, Красильников отвечал на него лишь немедленными действиями, к которым вынуждала обстановка — время было коротко, не всегда удавалось сообразить, что к чему, и вообще требовалось поступать, а не рассуждать. Зато в воспоминаниях он отыгрывался — можно было подходить к событию со всех сторон, влезть в него по самое дно.

Он удивился тому, что его так хорошо встречали.

Это были те же люди, что недавно изводили его подозрениями. Он называл «крестным» путь к цеху, потому что встречался с ними. Он опускал голову, чтоб не кланяться, перебегал на другую сторону улицы, чтоб не подавать руки. Он сжимался и леденел, когда становилось ясно, что предстоит разговор с кем-нибудь из них. Что же случилось? Почему все стало иным? Отчего его не тяготят ни приветствия их, ни расспросы? Они даже смотрят на него по-другому: светят дружескими огоньками в глаза. Нет, почему?

«Может быть, уже знают, что в моих исследованиях наступил перелом и наконец приближается успех?» — спросил он себя.

Он отверг эту мысль. Никто не подозревает ни о каком переломе. Даже Федор, единственный, кто осведомлен о последних данных, еще не убежден в их истинности. Остальные знают только то, что знали раньше. Лишь он, Красильников, понимает, что перелом наступил, что отныне все иное, чем оно было вчера.

Значит, если кто изменился, то только он. Он просто смотрит на окружающее новыми глазами. Он сам счастлив, не удивительно, что все окрашено в розовый цвет. Нет, но они жмут ему руки, улыбаются, шутят — какой это к черту розовый цвет, это движения, это поступки! Раньше он не замечал их. Они были, он не видел их теми, старыми, подозрительными глазами.

Красильников все более возбуждался. Ему хотелось вскочить и походить взад-вперед, чтоб мысль текла свободней. Он с усилием сдержался. Нелепо метаться в столовой, между столиками. Он думал дальше.

Итак, получается, что не к нему все знакомые относились плохо, а он к ним относился плохо. Он спутал их всех с Бухталовым. Обычные слова он толковал по-своему, не по-обычному — грязнил хороших людей нечистым толкованием! Красильников рассмеялся. Кажется, из одной крайности он шарахается в другую. Сможет ли он быть когда-нибудь по-настоящему объективным?

Он вышел на улицу. Погода за короткое время переменилась. Стало тепло и тихо, снег смолк под ногами. Это бывало, когда мороз не достигал восьми-девяти градусов. Он поглядел на термометр. За какой-нибудь час температура поднялась с семнадцати градусов до семи. В недвижном воздухе ощущалась смутная тревога, предчувствие больших событий.

— Радуешься теплу, Алексей Степаныч? — спросил вышедший из столовой знакомый, дружески взяв Красильникова под руку. — Никак, осень возвращается?

— Будет буря, — ответил Красильников. — Первая снежная буря в этом году.

Знакомый ушел в другую сторону. Красильникову не хотелось в тесную комнату, под электрический свет. Он гулял по полутемной улице, ожидая ветра, который вот-вот должен был вырваться откуда-то с севера. Ветер запаздывал. Устав от долгой прогулки, Красильников решил подождать дома. Он полежит на диване, почитает книгу, пока не услышит за окном свист. Тогда он оденется и по-мальчишески побегает наперегонки с бураном, первой снежной пургой в этом году.

Он открыл дверь своей комнаты и замер на пороге.

На стуле, у окна, на том самом месте, где она явилась ему во сне, сидела Мария.

19

От растерянности он сумел только выговорить:

— Это ты, Мария?

Она подтвердила спокойно:

— Как видишь.