Занятый такими мыслями, добираюсь до Маунт-Айзы, первого крупного населенного пункта на западе Квинсленда. Это происходит утром 1 декабря. Странно видеть бесконечные терриконы, возвышающиеся на унылых равнинах. Маунт-Айза — это небольшой, но густонаселенный по австралийским меркам шахтерский городишко: здесь двадцать три тысячи жителей. Некрасивый, исключительно функциональный, застроенный полуразвалившимися спортивными площадками, которые создавали в надежде привлечь новые — хоть какие-нибудь — рабочие руки. А все остальное — заброшенные котлованы, результат завершенных горных работ. Задерживаться тут у меня и в мыслях нет: я очень спешу, чтобы поскорее добраться до противоположного побережья. Сейчас девятьсот километров отделяют меня от Таунсвилля и коралловых рифов, это около месяца путешествия в одиночестве. Еще целого месяца.

Покидая город, я опять попадаю в холмистые районы и любуюсь тем, как грациозно парит над верхушками деревьев орел. Но внезапно он складывает крылья и пикирует прямо на меня. В последнее мгновение птица вновь набирает высоту и продолжает свой полет. Он еще дважды пытается напасть на меня, но я даже не берусь выяснять, что им движет. Может быть, я ступил на его законные территории, или он решил, что я претендую на его добычу. А может, ему просто не понравилась моя улыбка… Какая величественная красота в каждом его движении! Между тем мы, люди, в попытках достичь подобного совершенства причиняем окружающему нас миру столько вреда! Эта птица обладает такой силой и владеет таким мастерством, которого никогда не достичь человеку с его изобретениями. Понимая бесплодность своих усилий, мы принимаемся имитировать это величие. Помните, когда-то наши предки напяливали на себя перья как знак обладания «высшей силой», придавая себе облик великих и всемогущих. А ведь другие животные нас, к слову, не копируют. Мы, слишком занятые тем, чтобы разрушить заведенный на земле порядок вещей, не демонстрируем ничего такого, чему захотелось бы подражать…

В этих экстремальных условиях даже самые трудные мгновения могут показаться радостями жизни. Воздух уже прогрелся до сорока пяти градусов, и кажется, что моя прежняя жизнь, закончившаяся в момент старта этого марша по миру, сейчас окончательно догорает в австралийском пекле, словно раскаленное пламя дотла выжигает во мне все лишнее и напускное. Какой-то фермер вдруг останавливается и окликает меня: «Ты что, чокнутый? Зачем шагаешь по такой жаре? Что с тобой? Сдохнуть тут собрался?» Но именно во имя жизни я продолжаю свой путь. Надо заметить, в пустыне австралийцы следуют тем же традициям, что иранцы — предлагают тебе ледяную воду. Верх неразумности! Такой напиток заставит желудок работать как каторжный, чтобы уменьшить разницу температур, и это катастрофически портит пищеварение. Вот туарегам известен правильный способ — они пьют горячий чай. Можно веками жить на какой-то земле и не иметь с ней ничего общего — как в случае с австралийцами, которые ничего не понимают в пустыне. Они занимают ее территорию, пытаются ее разрабатывать, и все. Они ей не принадлежат, так же как она не принадлежит им… Тем не менее я благодарю их за заботу и просто выжидаю, пока под солнечными лучами драгоценная вода прогреется до подходящей температуры. Здесь я выпиваю от восьми до двенадцати литров в день. Вода в этих краях дороже золота. Как-то в один из вечеров, отхлебнув немного воды, я вдруг вспоминаю снег — так скучаю по нему! Скучаю по той изумрудной летом и белоснежной зимой земле, на которой родился.