На горизонте высился древний баобаб, древний уже в те времена, когда мир был еще юн; темно-серый на фоне заходящего солнца, он служил ориентиром для усталого скота и не менее усталых всадников. Гигантское в обхвате, с толстой, как шкура носорога, корой, чудовищное дерево простирало над долиной свои длинные ветвистые руки с узловатыми, словно норовящими схватить, пальцами; казалось, оно источало непонятную угрозу.

От нас самих зависит, станет плохое плохим или нет, подумал Дасти, поворачивая лошадь, чтобы вернуть отбившееся от стада животное. Боссу сейчас не помешало бы выпить сладкого сока цветов баобаба, чтобы успокоиться. Он весь день пребывал в плохом настроении, а сейчас стало еще хуже. Ясные карие глаза Дасти украдкой наблюдали за Филиппом – тот скакал справа от него, нещадно погоняя белого жеребца. Казалось, что шпоры врезаются в кусок мяса, а не в живое существо. Дасти покачал головой. Вот сейчас жеребец покажет ему, а заодно и всем остальным задаст жару.

Впереди, за холмом, лежал водопой. Это место таило в себе странное очарование, тем более неожиданное, что вокруг простирался выжженный, шелестящий сухой травой буш. Пустынное плато – страна расколотых валунов, пересохших ручьев, угрожающих выступов скальной породы и изогнутых ветром бутылочных деревьев – полого спускалось к небольшой впадине, образовавшейся у подножия огромной глыбы песчаника. Художники-аборигены, давно уже укутанные саваном тысячелетий, запечатлели на ней священные секреты своего племени. Время и непогода тоже сделали свое дело: искрошили, изрезали мягкий красный камень, оставили причудливые памятники эрозии и разрушений – пещеры и небольшие ниши, однако сама скала оказалась неподвластна времени.

У подножия скалы лежал прудик; несущиеся по небу облака отражались в его зеркальной поверхности. Вдоль берега росли водяные лилии, восково-белые с густо-синим, почти черным; в отдалении в тусклом свете быстро меркнущего дня серебрились огромные эвкалипты. Вот уже пятьдесят тысяч лет это место считалось священным. Холодок пробежал у Джона по спине. Здесь, в обиталище Великого Духа, Отца Всех Вещей, невозможно было не почувствовать свою малость, ничтожность.

Джон глубоко вздохнул. «Надеюсь, и отец это почувствует, – невесело думал он, расседлывая лошадь и отпуская ее пастись. – Боюсь, сегодня без божественного вмешательства не обойтись!»

Однако Филипп весь вечер держался отчужденно, срывая зло на всех без исключения пастухах, а все попытки Джона заговорить с ним встречали яростный отпор. Наконец стадо расположилось на ночевку, люди разожгли костер и приготовили ужин. Атмосфера разрядилась лишь тогда, когда Филипп ушел искать себе место для ночлега. Оставшиеся у костра знали друг друга так хорошо, что могли обходиться без слов.

Вот они сидели перед ним, друзья его детства: Дасти, Слим, Фрэнк и Джеймс, все те, без кого перегон был бы просто невозможен. Рядом расположился Генри, управляющий фермой, школьный друг и ровесник, не мысливший свою жизнь без Кёнигов. Однако даже Генри не решался произнести вслух то, о чем думали собравшиеся у костра: тихий, напевный голос Дасти избавил его от мучительных сомнений.

– Снова мы не угодили нашему хозяину.

Джон смущенно рассмеялся.

– Боюсь, это я ему не угодил, и не сейчас, а значительно раньше. Дело не в том, что мы храпим или чешемся. У него такое кислое настроение, потому что мы… не сошлись во взглядах, скажем так. Слово за слово, как вы говорите. И он все еще пережевывает наш разговор.

Остальные одобрительно молчали. По мнению школьных друзей, единственный недостаток Джона заключался в его покладистости. Видимо, времена меняются.

Извечный проказник Слим, обладатель буйной шевелюры и не менее буйного чувства юмора, озорно рассмеялся.

– Баньипа он не боится?

Упоминание этого австралийского родича лохнесского чудовища вызвало взрыв смеха.