Я впервые присутствую на таком совещании. Интересно, как и чем оно начнется? Думаю, что и здесь в центре внимания будет Константин Головин. Директор выдаст ему полной мерой за всю его неделю плохой работы. Я ошибся. Совещание началось на самой высокой мажорной ноте — с поздравлений по случаю дня рождения Гарусова, начальника отдела кадров. Вручая имениннику огромный букет цветов, Булатов улыбался, долго и энергично тряс ему руку. Все присутствующие тоже улыбались. Один только Воронков оставался серьезным.

Традиционная церемония заняла две-три минуты.

Именинник, получив цветы от директора, поблагодарил за поздравление, вернулся на свое место. Букет он почему-то положил на край стола. Так он и лежал в течение всего совещания, радуя глаз своей красотой и благоухая. Жаль, что никто не додумался поставить его в вазу с водой.

Благодушно-веселое выражение на лице Булатова моментально и бесследно исчезло, как только он открыл совещание. В голосе зазвучали властные ноты. На подобную перемену, подумал я, способен человек, умеющий владеть собой или быстро перевоплощаться, как это делают высокоталантливые артисты — Райкин, например….

Он беспощадно, не стесняясь в выражениях, критиковал руководителей коммунального хозяйства комбината за то, что те не обеспечили вчера, в четверг, в самое горячее время, в часы пик, когда рабочие спешили на работу, нормальное трамвайное движение. Виновники стояли с поникшими головами и ни единым словом не возражали директору.

Трамвайная проблема, оказывается, существует…

Досталось и общепиту, допустившему в отдельные дни плохую работу столовой в мартене-один. Миловидная женщина, краснея и бледнея, мужественно выслушала все горькие слова в свой адрес и твердо сказала:

— Андрей Андреевич, я уже приняла все необходимые меры. Впредь такое безобразие не повторится ни в первом мартене и вообще нигде.

— Прекрасный ответ! — ласково проговорил Булатов. — Держите свое слово, кормилица. Пожалуйста!

Помолчав, посмотрел на сидевших перед ним командиров и суровым голосом сказал:

— Мартен-один! За неделю вы недодали стране тысячи тонн стали! Почему? В чем дело? Докладывайте!

Поднялся Константин Головин. Лицо багровое. Стриженая голова чуть откинута назад. В глазах гордое бесстрашие. Приятная перемена. Вчера и позавчера он был далеко не таким. А может быть, это только с виду он такой храбрый? Послушаем, что и как скажет. Начал решительно:

— Будем объективны Андрей Андреевич!

Булатов не дал ему говорить. Грозно предупредил:

— И не пытайтесь оправдывать плохую работу причинами, от вас якобы не зависящими, хотя бы нехваткой ковшей внизу, на разливочном пролете, и чугуновозов наверху. Верно, их стало меньше. А куда они подевались? Сгорели. По вашей вине, дорогой товарищ. Недосмотрели. Проглядели. Проворонили. Вы, начальник цеха, собственными руками подрубили сук, на котором сидели… Дальше! Не вздумайте жаловаться на нехватку скрапа, на его плохое качество. И на нестойкий огнеупор не ссылайтесь — нам это известно. Я жду от вас самокритичного ответа на ясный вопрос: почему первый мартен проваливает не только встречный план, но и государственный? Докладывайте, дорогой товарищ. Пожалуйста.

Директор своим решительным предупреждением на этот раз не вышиб Головина из колеи. Константин кратко и деловито ответил:

— План мы не выполняем, Андрей Андреевич, потому, что вышли из строя самые производительные печи.

— А почему допустили аварию? — спросил директор.