После такого внушения Джимми Снейдер сел на место, нисколько не поколебавшись в вере в собственную храбрость.

После того наступила небольшая пауза — юный Фильджи, воспользовавшись ею, пропищал было: «Тигра принесла…» — но внимание учителя было привлечено пытливыми взглядами Октавии Ден, одиннадцатилетней девочки, которая по обычаю своего пола предпочитала, чтобы ее заметили, прежде нежели она заговорит. Когда ей удалось привлечь взгляд учителя, она отбросила привычным ловким жестом длинные волосы с плеч, встала и с легким румянцем проговорила:

— Кресси Мак-Кинстри вернулась домой из Сакраменто. М-с Мак-Кинстри говорила маме, что она опять будет ходить в школу.

Учитель поднял голову с поспешностью, быть может, не совместной с его цинической суровостью. Видя, что девочка с любопытством следит за ним с выжидающей улыбкой, он пожалел, что поторопился. Кресси Мак-Кинстри, которой уже было шестнадцать лет, состояла в числе учениц, которых он нашел в школе, когда сюда приехал. Но он нашел также, что она находится в необыкновенно странном для школьницы положении, а именно считается «помолвленной» с неким Сетом Девисом, девятнадцатилетним учеником, при чем последний совсем бесцеремонно ухаживает за дамой своего сердца, находясь в школе, и это с позволения бывшего учителя, его предшественника! Новый учитель вынужден был указать родителям влюбленной четы на неудобные последствия такого порядка вещей для школьной дисциплины. Результатом было то, что он лишился двоих из своих учеников, а может быть с тем вместе и благоволения их родителей.

Был ли теперь принят во внимание протест учителя или же «помолвка» расстроилась? И то и другое было возможно. Его минутное раздумье послужило к выгоде Джонни Фильджи.

— Тигра, — проговорил вдруг Джонни с пагубной отчетливостью, принесла шесть щеняток… — и все желтые.

Хохот, последовавший за этим, долго задерживаемым, известием о приращении в семье желтого и безобразного сетера Джонни, «Тигры», обычно сопровождавшей его в школу и лаявшей за дверью, заразил и учителя.

После того он с удвоенной строгостью произнес: «Принимайтесь за книги». Маленькое levée кончилось, и начался класс.

Он продолжался два часа, с короткими вздохами, нахмуренными лбами, жалобными восклицаниями и писком грифелей по аспидным доскам и другими признаками тоски со стороны юнейших членов паствы и более или менее частым шептанием, движением губ и бессознательным бормотаньем со стороны старейших. Учитель медленно двигался между скамейками, ободряя, объясняя, а порою останавливался, заложив руки за спину, и рассеянно глядел в окно, чем возбуждал зависть самых маленьких. Слабое жужжание точно невидимых насекомых мало помалу воцарялось в школе; самый упорный концерт задавала большая пчела, и ее пение действовало снотворно. Жаркое, благоуханное дыхание сосен неслось в окна и в двери; солнце пекло; пот выступал на личиках малюток; кудряшки на лбу, длинные ресницы, круглые глазенки — все стало влажно, а веки тяжелели. Сам учитель чуть было не задремал и, вздрогнув, увидел пару чьих-то глаз, уставившихся на него. Нерешительная, не то сконфуженная, не то ленивая фигура человека остановилась перед крыльцом в открытых дверях. К счастию, дети, сидя лицом к учителю, а спиною к двери, не заметили ее.

В фигуре не было впрочем ничего зловещего или таинственного. Учитель сразу узнал Бена Добни, или как его обычно звали «дядю Бена», добродушного, но не особенно умного рудокопа, занимавшего небольшую избушку на неважном прииске, на рубеже Инджиан-Спринга. Увидев его, учитель с досадой вспомнил, что Бен уже целых два дня преследовал его, то появляясь, то исчезая на дороге, которая вела в школу, точно не в меру робкое и застенчивое привидение. Это по проницательному заключению учителя означало, что он, подобно большинству привидений, собирается сообщить нечто безусловно неудобное.