– Где вы были сегодня после обеда?

Неожиданная смена темы разговора вынудила меня сменить мой резкий тон.

– Я спал в лесу. Где мне еще быть?

– Ясно, ясно, – сказал он с отсутствующим взгля­дом. – Тихий час. Сон после обеда всегда бодрит. А сейчас готовьтесь: наступает темнота.

Батис протянул мне мой ремингтон. Я не взял его. Это была лишь поза, результат предшествовавшего спо­ра. Мой отказ возмутил его. Но он не сказал ни слова. Я тоже. Кафф вышел на балкон. Немного спустя я после­довал за ним, но без оружия. Мои руки замерзли, и мне пришлось дышать на них, чтобы согреть. Батис взял горсть снега с перил и кинул в меня.

– Держите! Может быть, вы сумеете отпугнуть их снежками.

– Заткнитесь.

Она пела. Из леса/черного в сумерках, донеслись ме­таллические голоса. Долгий вой, ровный и нежный. Эта нежность вызывала в нас смертельный страх. Батис за­рядил свой ремингтон с таким знакомым звуком: щелк, щелк.

– Не стреляйте! – сказал я.

– Она поет, – возразил он.

– Нет.

По выражению лица Батиса было совершенно ясно, что он окончательно считал меня полоумным. Я про­шептал:

– Это не песня, они разговаривают. Послушайте.

Мы обернулись. Наша заложница сидела на столе. Ее голос перелетал через балкон и уносился вдаль. Мне ка­залось, что я слышал, как голоса из леса отвечали ее пес­не. Прожектор не высвечивал ничего, кроме хлопьев снега, которые, кружась, падали с неба. Я вошел в ком­нату. Но когда до стола оставалась пара шагов, она за­молчала. Лес тоже затих.

Их разговор еще звучал в моем мозгу. Я смог только заметить, что отдельные выражения повторялись чаще, чем остальные звуки. Слова, похожие на что-то вроде «омохитхи». И особенно «Анерис» или нечто подобное. Но любая попытка записать буквами эти звуки была из­начально обречена на провал, ничего, кроме мертвой партитуры, у меня бы не вышло. Мои голосовые связки столь же похожи на их речевой аппарат, как сапожная щетка на скрипку. Несмотря на это, я все же попытался сделать жалкую попытку подражать ей, используя все свое воображение:

– Анерис.

Она взглянула на меня. Этого было достаточно, что­бы я высказал свое предположение.

– Омохитхи, Батис. Так они себя называют, – сказал я, весьма вольно подражая их звукам. – И у нее тоже есть имя: ее зовут Анерис. У них одно имя, а у нее – другое. Вы каждую ночь занимаетесь любовью с женщиной, ко­торую зовут Анерис. – Я понизил голос и заключил: – Ее зовут Анерис. Кстати, очень красивое имя.

Батис видел в них безымянную массу. Мне казалось, что, если я дам им имена, его взгляды непременно изме­нятся. «Омохитхи», «Анерис» – неважно. Слова, которые я пытался воспроизвести, которые я почти что выдумы­вал, были лишь слабым отражением произносимых ими звуков. Но это не имело большого значения; важно бы­ло подобрать для этих существ имя. Несмотря на мои усилия, я добился результата, прямо противоположного ожидаемому. Батис взорвался, подобно бомбе:

– Вы что, хотите говорить на языке лягушанов? Я вас правильно понял? Тогда держите свой словарь! – И он резко кинул мне мой ремингтон, который пролетел рас­стояние, разделявшее нас. – Вы знаете, сколько патро­нов у нас осталось? Вам это известно? Они там, снаружи, а мы здесь, внутри. Выйдите и отдайте им свою винтов­ку! Мне очень хочется увидеть, как вы это сделаете. Да, да, любопытно будет наблюдать, как вы будете вести переговоры с лягушанами!

Я ничего не сказал, а он распалялся все больше, угро­жая мне кулаком:

– Убирайтесь отсюда, Камерад– нытик, черт бы вас по­брал! Идите вниз, на площадку! Спуститесь по лестнице и защищайте дверь! И как вы смели называть меня убийцей? Это по вашей вине гибли люди! Вы – убийца мечта­телей! По вашей милости нас растерзают! Они сожрут наше мясо, обгложут наши косточки, а потом, сытые и довольные, посмеются над вашими идиотскими идея­ми там, в глубинах своего мокрого ада! Вон с моих глаз!

Никогда еще я не видел его таким.