– Я понимаю, понимаю. Но я в отчаянном положении, рабби. Все же что-нибудь вы для него все-таки должны сделать. Ведь вы же и его раввин, не так ли?

– Я слышал, что меня жестоко критиковали как раз за то, что я занимаюсь делами, которые не касаются непосредственно конгрегации…

– Вон оно что!– Бекер окончательно рассвирепел. – Вы, значит, просто не хотите ему помочь! Но ведь он же еврей. Член, пусть и не нашей конгрегации, зато всей еврейской общины нашего города, а вы единственный раввин в этом городе. Неужели вы не можете даже сходить к нему? Или к его жене? Пускай они и не члены. Но я-то ведь член. Помогите хоть мне!

– Кстати, я уже договорился с миссис Бронштейн и буду у нее сегодня. Когда вы вошли, я как раз испрашивал разрешение на свидание и с мистером Бронштейном.

Бекер был чем угодно, но не дураком. Ему даже удалось улыбнуться.

– Ладно, рабби, поделом мне. Что же вы все-таки намереваетесь предпринять?

– У меня был сегодня начальник полиции и изложил мне в общих чертах обвинительные пункты. Я с ним, правда, не согласился, но все-таки я Бронштейнов не знаю. Вот почему я решил сначала познакомиться с ними.

– Они чудеснейшие люди, рабби.

– Вы же знаете, как работают государственные учреждения, а полиция в этом отношении ничуть, боюсь, не лучше. Они хватаются за первую попавшую ниточку, и как только кто-нибудь попал к ним на подозрение, они сосредоточивают все свои усилия именно на нем. Вот я и подумал, что мне, может быть, удастся предостеречь мистера Лэнигена от этой ошибки и уговорить его не прекращать поиски также и в других направлениях.

– Именно это я и имел в виду, рабби!– восхищенно заорал Бекер. – Ну точно то же самое я говорил Эйбу Кессону. Можете у него спросить, он не даст соврать. Знаете, рабби, у меня гора свалилась с плеч.

20

Тюрьма состояла из четырех камер со стальными решетками на первом этаже отделения полиции. В каждой камере стояла узкая железная койка. Тут же были туалет и раковина для умывания с краном, а с потолка свисала лампочка в фаянсовом патроне. В коридоре днем и ночью горела тусклая лампочка, сам же коридор упирался одним концом в стену с решеткой на окне, а другим – в вахту, она же приемная. Кабинет Лэнигена был на втором этаже.

Из приемной Хью Лэниген показал раввину камеры, затем повел его к себе.

– Тюрьма у нас крошечная, – сказал он, – но, к счастью, нам больше и не нужно. Кажется, во всем крае нет старше тюрьмы. Само здание было построено еще в колониальные времена и в нем размещалась первоначально мэ0ия. Его, конечно, ремонтировали и обновляли время от времени, но фундаменты, а также капитальные стены те же. В камерах теперь электричество, оборудованы туалеты и водопровод, но это все те же камеры; они здесь еще с гражданской войны, если не раньше.

– А где питаются арестованные?

– Вы зря употребляете множественное число, засмеялся Лэниген. – У нас их почти никогда не бывает больше одного, разве лишь в ночь с субботы на воскресенье. Кто-нибудь, знаете, напьется, начинает бузить, вот мы его и сажаем на ночь. Когда же у нас кто-нибудь сидит и днем, то мы заказываем для него обед в каком-нибудь ресторане поблизости, чаще всего у Бэрни Блэйка. В старое время начальник полиции неплохо выгадывал на задержанных. Городское управление выделяло ему определенную сумму на содержание каждого арестованного. Когда я поступил в полицию, шеф буквально заставлял нас охотиться за пьяницами. Стоило кому-нибудь показаться на улице подвыпившим, и ему приходилось ночевать в полиции. Но потом, еще до того как я стал начальником, зарплату повысили, расходы нё содержание арестованных включили в бюджет, так что полиция арестовывает уже не так рьяно.

– И так они и сидят в этих дырах до суда?

– О, нет! Если мы решим все-таки привлечь вашего друга, то завтра же доставим его в суд, и если судья утвердит арест, то переведем его в Салем либо в Линн.