Раввин кивнул.

– И вот у нас комната, которая почти полностью обособлена от всего дома. Почему же мистеру Бронштейну было не войти тоже?

– И она сняла платье при нем?

– А почему бы и нет? Если наша теория правильна, то она не раз снимала при нем не только платье…

– Но зачем же она тогда снова вышла?

– Вот уж тут нам приходится строить догадки, – пожал Лэниген плечами. – Может быть, он задушил ее в комнате, а затем вынес ее? Соседи напротив выглянули в окно перед тем как пойти спать и видели, как синий Линкольн Бронштейна подъехал к дому Серафино. Это было в начале первого. Полчаса спустя сосед выглянул еще раз, а машина стояла там же.

– Но он не видел, как они оба вышли из машины? Или как она садилась в нее?

Лэниген отрицательно покачал головой.

– Я не очень разбираюсь в таких делах, но в качестве талмудиста я все-таки понимаю кое-что в законах. У вашей теории множество щелей.

– Какие, например?

– Да возьмите хоть историю с пальто и дождевиком. Если бы он убил ее в комнате, то разве стал бы он натягивать на нее пальто, да еще дождевик? И зачем же он повез ее в синагогу? И каким образом ее сумка вдруг оказалась в моей машине?

– Обо всем этом я подумал и сам. И еще о многом другом, чего вы не упомянули. Все же я пришел к выводу, что у меня достаточно оснований посадить его и держать в кутузке до тех пор, пока все не проверим. Это всегда так, рабби. Ведь так не бывает, чтобы все факты по делу получили с самого начала полное объяснение. Ухватываешься за ниточку, по ней и идешь. Противоречия всегда возможны, мы их отнюдь из виду не упускаем, а стараемся разрешить их, и они, представьте, разрешаются порой довольно просто.

– А если разрешить не удается, то, продержав человека в кутузке, вы его через некоторое время выпускаете, но у него жизнь навсегда разбита, – с горечью в голосе сказал раввин.

– Правильно, рабби. Таковы уж неудобства жизни в цивилизованном обществе.

19

Натан Гриншпан был похож на ученого, думал и говорил он не спеша. Он сидел за письменным столом и, прочистив сначала трубку специальным металлическим прибором, похожим на ложечку, затем продув ее несколько раз, принялся аккуратно набивать ее табаком. Тем временем Бекер, с вечной сигарой в кулаке, прохаживался по кабинету взад и вперед, излагая все, что ему было известно, что подозревал и чего он ожидал от Гриншпана. Последнее сводилось к форменной атаке на местное отделение полиции с требованием освободить Бронштейна немедленно, не то он, Бекер, подаст в суд за незаконный арест.

Адвокат поднес к трубке спичку, легонечко попыхтел, чтобы как следует раскурить ее, и наконец принялся утрамбовывать занявшийся и несколько поднявшийся в чашечке табак. Он откинулся в кресле и, посасывая трубку, сказал:

– Если хотите… я могу добиться… Habeas Corpus, если его действительно… необоснованно задержали.

– Конечно необоснованно! Он не имеет ничего общего с этим убийством.

– А почему вы знаете?

– Потому что он мне сам сказал и еще потому, что я его хорошо знаю. Да вы и сами знаете его. Разве Бронштейн похож на убийцу?

– Судя по тому, что вы мне рассказали, его задержали не как убийцу. Им просто нужно было допросить его. У него были сведения, которые полиция имеет полное право знать. Он ведь сам сказал, что провел с ней вечер в день убийства. Это достаточное основание, чтобы полиция заинтересовалась им.

– Но ведь пришли двое полицейских и арестовали его…

– Это потому, что он не явился в полицию сам, как он, кстати, обязан был сделать.

– Ну и что ж, что обязан был? Вы же знаете, из-за чего он не. пошел. Бедняга, верно, подумал, что ему удастся остаться в стороне.