– Это все очень любопытно, что вы говорите, засмеялся Мэкомбр. – Не думаю, чтобы монсиньор Обрайен или доктор Скиннер считали себя специалистами по части благословений, но все-таки они не отказались же.

– Все-таки это гораздо больше соответствует их функциям, чем моим.

– А у вас разве не одни и те же функции?

– О, нет. Наши функции определяются совершенно разными традициями. Монсиньор Обрайен – священник в традиции библейских священников, сыновей Аарона. Он наделен известной властью, магической властью, которую он и осуществляет во время мессы, где, например, магически превращает хлеб и вино в тело и кровь Христа. Протестантский пастор доктор Скиннер следует традициям пророков. Он призван проповедовать слово Господне. Я же всего лишь раввин, то есть сугубо мирское лицо. Я не обладаю ни "манной" священника, ни "призванием" пастора. Если же все-таки назвать прототипа, то раввин следует скорее всего традициям библейских судей.

– Кажется, я понял, что вы имеете в виду, – медленно сказал Мэкомбр. – Для нас, однако, все это не так уж важно. Никто ведь всерьез… То есть, я хочу сказать, нам важна сама церемония.

– Вы хотели сказать, что все равнд ведь никто не обращает внимания на содержание молитвы?

– Угадали, рабби, – ответил Мэкомбр с коротким смешком. – Именно это, боюсь, у меня и было на уме. Ну вот вы и обиделись.

– Да нисколько. Я так же хорошо знаю, что люди не слушают моих молитв, как и вы, что они не слушают ваших речей, пускай они и в высшей степени важные. Меня волнует не то, будет ли публика в подобающем случаю молитвенном настроении, а то – уместна ли здесь вообще молитва?

Мэкомбр был явно разочарован.

– А почему для вас так важно, чтобы благословение совершил именно мой муж?– вмешалась Мирьям.

Мэкомбр посмотрел сначала на раввина, затем на его жену и уже по одному ее открытому взгляду и решительной линии подбородка понял, что изворачиваться не имеет смысла. Он решил сказать им всю правду.

– Из-за реакции населения на это злополучное убийство. По городу ходят всякие разговоры, особенно в последние дни. У нас никогда такого не было, и эти разговоры нам ужасно не нравятся. Поэтому мы и подумали, что если мы поручим церемонию благословения раввину и широко обнародуем это, злые языки, может быть, угомонятся. Я совершенно с вами согласен, что вся эта церемония чистейшая нелепость, но отменить ее мы не властны, так как придумали ее не мы, а Торговая палата. Мне, конечно, известно, что в некоторых католических странах такие благословения устраиваются по рыбацким деревням очень часто. Но ведь там речь идет не о спортивных соревнованиях, а об улове, от которого зависит их благополучие. Да и опасность там немалая. Я бы понимал, если бы у нас устраивали такие благословения в Глостере, где с якоря снимаются настоящие суда. У нас же эта церемония лишена какого бы то ни было смысла. Тем не менее именно в этом случае она могла бы эффективно подчеркнуть тот факт, что депутаты города, то есть самые ответственные лица, решительно отмежеваются от всего этого безобразия.

– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Мэкомбр, – ответил раввин, – но не преувеличиваете ли вы серьезность ситуации?

– Нет, уж поверьте. Лично вам они, может быть, докучать не стали, либо же досаждали, но вы не обращаете внимания – мол, что с них взять, с хулиганов-то: поймают убийцу, тогда все пройдет само собой.