— Не согласенъ. Ну, а скажите пожалуйста, Сидоръ Софронычъ, я слышалъ, что здѣсь также ходитъ легенда о какихъ-то привидѣнияхъ, которыя появляются у насъ въ паркѣ.

— Какъ-же, какъ-же… Говорятъ, много говорятъ… подхватилъ управляющий. — Это про портреты вашихъ сродственничковъ… что будто выходятъ они изъ рамъ по ночамъ и ходятъ… ходятъ по парку… Много слышалъ-съ… съ божбою меня увѣряли люди, что видѣли ихъ, но самъ я не видѣлъ-съ. Не буду брать грѣха на душу и врать… Самъ ничего не видѣлъ.

— Ну, вотъ видите. Стало быть это просто разстроенное воображение, суевѣрный страхъ…

— Толкуютъ-съ… А самъ я не видалъ.

— Что будто кладъ у насъ въ паркѣ моимъ прадѣдушкой былъ зарытъ и теперь привидѣния его караулятъ.

— Тоже толкуютъ. И бабенька ваша покойница искала этотъ кладъ, много искала, но не нашла. Да гдѣ найти! Вѣдь если-бы какия указания были, а то никакихъ. А паркъ великъ. Онъ у насъ на двухъ десятинахъ по плану.

— И смерть бабушки Клеопатры Андревны будто-бы послѣдовала съ перепугу, какъ я слышалъ? — допытывался Сухумовъ. — Правда это?

— Да вѣдь кто-жъ можетъ это объяснить? никто этого не видалъ, — отвѣчалъ управляющий. — А сама бабенька ваша послѣ смерти не скажетъ. Говорили это, но Богъ вѣсть. Сидѣли онѣ подъ портретами, это вѣрно, сидѣли и карточки раскладывали, было-ли имъ видѣние, нѣтъ-ли — никто не знаетъ. Компаньонки ея про нее вѣдь этотъ слухъ пустили… А про компаньонокъ ея, простите вы меня, баринъ, но я вотъ какъ вамъ скажу: народъ невѣроятный.

Сухумовъ поднялся со стула, собираясь уходить, выпрямился во весь свой ростъ и произнесъ:

— Знаете, что я вамъ скажу? Вѣдь и я видѣлъ, я самъ видѣлъ, какъ портретъ моего прадѣда отдѣлился отъ полотна и кивнулъ мнѣ головой!

— Слышалъ я отъ камердинера вашего Полиевкта, — отвѣтилъ управляющий.

— Я видѣлъ это, видѣлъ… и отъ внезапности испугался… Но я не вѣрю этому… Не вѣрю, что это было на самомъ дѣлѣ. Это просто обманъ зрѣния… галлюцинация. Такия-же галлюцинации были и для другихъ, кто увѣрялъ васъ, что видѣлъ привидѣния, сошедшия съ портретовъ.

Сухумовъ уходилъ отъ управляющаго, и, надѣвая на себя поданное ему пальто, повторилъ:

— Да, это были галлюцинации…

Управляющий надѣлъ шапку и сталъ провожать его на дворъ. Сухумовъ обернулся къ нему и еще разъ сказалъ:

— Обманъ зрѣния… разстроенное воображение… и ничему этому вѣрить нельзя… нельзя принимать за дѣйствительность, стало быть и пугаться нечего.

XVIII

Ложась спать, Сухумовъ былъ возбужденъ. Разговоры его съ священникомъ Тиховздоховымъ и съ управляющимъ разстроили его нервы до послѣдней степени. Чувствуя себя такъ хорошо утромъ и днемъ, онъ уже теперь, придя въ спальню, боялся быть одинъ. Хотя онъ успокоивалъ себя, призывая къ разсудку, но ему то и дѣло чудилось, что предки его съ портретовъ уже окружаютъ его. Онъ чувствовалъ ихъ въ тѣняхъ предметовъ отъ свѣта лампы. Его знобило.

«И зачѣмъ это меня понесло передъ сномъ къ управляющему! Не могъ я завтра утромъ поточить съ нимъ лясы! — упрекалъ онъ себя, раздѣваясь при помощи камердинера. — Конечно, я выше всей этой суевѣрной болтовни, но вотъ уже мнѣ начинаетъ грезиться всякий вздоръ. Это нервы… Разсудокъ даетъ перевѣсъ, но нервы все-таки упрямятся и дѣлаютъ свое дѣло, потому что они разстроены. Но вѣдь и разсудокъ нервы! И разсудокъ продуктъ одной и той же мозговой мякоти, такъ-же какъ и нервы ощущения, только развѣ что точки, управляющия всѣмъ этимъ, разныя», — разсуждалъ онъ.