— Онъ не одному вамъ киваетъ. Онъ и бабушкѣ вашей покойницѣ кивалъ. И та ужасно этого боялась.

— Да что вы! Неужели это правда! — воскликнулъ Сухумовъ и весь обратился въ слухъ. Онъ чувствовалъ, что у него мурашки забѣгали по спинѣ. Священникъ продолжалъ:

— И никогда ваша бабушка, вслѣдствие этого, не оставалась въ этой комнатѣ одна, никогда и не входила въ нее одна, всегда съ кѣмъ-нибудь. А умерла въ этой комнатѣ одна, умерла скоропостижно. И какъ это случилось, что она въ этой комнатѣ оказалась одна — никто не знаетъ. Компаньонка прибѣжала, а та ужъ безъ признаковъ жизни.

— Да, да. Я слышалъ, что она умерла за раскладываниемъ гранпасьянса.

— Вотъ, вотъ. Предполагали такъ, что портретъ-то этотъ и напугалъ ее настолько, что она Богу душу отдала. Вѣдь бываетъ это иногда, что съ испугу…

— Еще-бы… Слабые кровеносные сосуды…. Можетъ быть съ аневризмами… Склерозы… Толчокъ, и вотъ разорвалось…

Сухумовъ, говоря это, поблѣднѣлъ. Священникъ не останавливался:

— Конечно, можетъ быть и врутъ… Да и навѣрное врали… Но ходила такая молва, что вашъ прадѣдушка и совсѣмъ сходилъ съ портрета… повѣствовалъ онъ, но тутъ-же оговорился: — Конечно, этого не можетъ быть… я понимаю… — но такъ болтали… Болтали, что сходя по ночамъ съ портрета, онъ будто-бы бродилъ по парку и караулилъ кладъ. Наши крестьяне и посейчасъ боятся по ночамъ ходить около вашего парка.

Сухумовъ позвонилъ. Онъ держался за сердце. Руки его тряслись Явившемуся Полиевкту онъ сказалъ:

— Дай мнѣ пожалуйста принять ландышей съ валерьяной… Поскорѣй… Да потомъ приготовь намъ чаю.

XVII

Священникъ, напившись чаю, ушелъ. Своимъ разсказомъ о сходившемъ съ портрета прадѣдѣ Сухумова онъ такъ неприятно подѣйствовалъ на Сухумова, что тотъ, совсѣмъ уже успѣвший успокоить свои нервы до его прихода, опять былъ въ тревогѣ. Разсказъ священника не выходилъ у Сухумова изъ головы, и онъ разсуждалъ: «Стало быть не мнѣ одному казалось, что црадѣдъ кивнулъ съ портрета, стало быть это уже старая история и повторялась и съ другими, отчего и сложилась легенда о кладѣ, зарытомъ въ паркѣ, и о привидѣнии, стерегущемъ этотъ кладъ».

Съ наступлениемъ ночи Сухумову сдѣлалось жутко, чувствовались опять мурашки, пробѣгающие по спинѣ.

«Однако-же вѣдь это бредни. Не можетъ-же быть этого въ природѣ», — старался онъ успокоить себя, но все-таки, позвавъ Полиевкта, велѣлъ зажечь еще одну лампу въ спальнѣ.

«Бредни, глупости, но нервы расходились. Какъ ихъ теперь уймешь безъ медикаментовъ? — думалъ онъ. — Докторъ говоритъ: „успокаивайте холодной водой“. Но какъ тутъ холодную воду пить, если я весь озябъ?»

Переодѣвшись въ халатъ, онъ сталъ ходить изъ угла въ уголъ по комнатѣ. Въ голову лѣзло:

«Странно, что мнѣ управляющий Сидоръ Софронычъ ничего не говорилъ о привидѣнии. Вѣдь не могъ-же онъ не слыхать про легенду о кладѣ и о стерегущемъ его прадѣдѣ! Развѣ не успѣлъ? Непремѣнно разспрошу его завтра объ этомъ. Надо будетъ прочитать весь дневникъ бабушки. Навѣрное тамъ что-нибудь занесено объ этой легендѣ».

Онъ взялъ одну изъ тетрадокъ дневника, присѣлъ къ столу, сталъ ее перелистывать. Между страничекъ попадались засушенные цвѣты, тисненыя изъ золотой бумаги украшения съ конфектъ, изображающия розу, кошечку, сердце, якорь и крестъ, соединенные вмѣстѣ. Черезъ минуту онъ, однако, отложилъ тетрадку въ сторону, рѣшивъ:

«Не стану на ночь разстраивать свои нервы. Буду читать по утрамъ, когда нервы крѣпче».

Было десять часовъ. По предписанию доктора Сухумовъ въ это время долженъ былъ быть уже въ постели, но передъ сномъ слѣдовало прогуляться на воздухѣ.