Докторъ хоть и говорилъ, что онъ гдѣ-то ужъ «подзакусилъ», но ѣлъ за двоихъ. Докторъ поѣлъ рыбы, положилъ вилку на тарелку и сказалъ полушутя, полусерьезно:

— А самое лучшее для васъ, если-бы вы, по осмотрѣвшись здѣсь хорошенько, женились.

— Докторъ, что вы! Да вѣдь я передамъ мою неврастению потомству! Развѣ можно такъ говорить…

— Это еще вопросъ. Возьмете вполнѣ здоровую дѣвушку, такъ этого и не случится.

— Да и на комъ здѣсь жениться? Ха-ха… Жениться… Полноте, полноте… Но, конечно, вы шутите… Принимаю это за шутку, — проговорилъ Сухумовъ.

— Да я не говорю, чтобъ сейчасъ… А когда обживетесь у насъ… А что до того, что на комъ — такъ ищите — й обрящете.

И докторъ весело кивнулъ Сухумову.

XX

Послѣ обѣда докторъ сказалъ Сухумову:

— Если вы меня приютите, то я сегодня остался-бы у васъ переночевать.

— Съ удовольствиемъ! — воскликнулъ Сухумовъ и весь просиялъ.

Онъ боялся, что съ нимъ опять случится кошмаръ и вновь явятся въ сновидѣнияхъ предки, но почему-то считалъ, что если при немъ будетъ врачъ, сновидѣний этихъ не будетъ.

— Ну, такъ я останусь. Ѣхать сегодня — началась метель, впотьмахъ блуждать будешь. Да, кромѣ того, хотѣлось-бы мнѣ на васъ ночью передъ сномъ поглядѣть, пульсикъ вашъ пощупать, температуру смѣрить, — продолжалъ докторъ. — А завтра утречкомъ, пораньше, я и уѣхалъ-бы. Ну, а теперь послѣ обѣда легонькую всхрапочку… Вамъ по предписанию, а мнѣ по обычаю. Позволите на кушеточкѣ?

— Пожалуйста, докторъ, пожалуйста.

И хозяинъ, и докторъ, покуривая папиросы, улеглись — одинъ на кушеткѣ, другой на кровати.

— Вотъ отчего я стремлюсь въ Петербургъ сейчасъ хоть-бы и послѣ неполнаго выздоровления? — началъ Сухумовъ, уже лежа. — Меня начало угнетать то обстоятельство, что я до сихъ поръ жилъ, бездѣльничая, тогда какъ мои предки всѣ что-нибудь да дѣлали. Такъ вотъ, чтобы какимъ-нибудь дѣломъ заняться, служить, что-ли. Хотя. я когда-то и числился на службѣ въ министерствѣ, но… гмъ… развѣ это была служба! Мнѣ теперь смѣшно даже. Я заѣзжалъ въ департаментъ не каждую недѣлю и даже не имѣлъ тамъ своего стола, уголка на столѣ не имѣлъ. Да мнѣ ничего и не поручали. А теперь мнѣ по поводу всего этого даже стыдно дѣлается. И знаете, кто натолкнулъ меня на этотъ стыдъ? Я вамъ признаюсь откровенно. Знаете кто? — еще разъ спросилъ Сухумовъ, опершись на кровати на локоть и пристально смотря на доктора. — Портреты моихъ предковъ. Да, они. Даже сами предки… Являясь мнѣ въ сновидѣнияхъ, они упрекали меня въ моемъ шалопайничествѣ и какъ-бы поддразнивали меня, что они въ свое время хоть что-нибудь сдѣлали, а я, выродокъ Сухумовыхъ, — ничего. Прямо поддразнивали — и это были мои кошмары. Вы не вѣрите этому?

Докторъ слушалъ, попыхивая дымкомъ папиросы и спокойно произнесъ:

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь… Да и вообще старайтесь не говорить о нихъ передъ сномъ. Бросьте…

— Я кончилъ… И вотъ я рѣшилъ заняться дѣломъ, какъ только немного поправлюсь, поступить въ Петербургѣ на службу, служить настоящимъ манеромъ, насколько будетъ хватать силъ, приноситъ хоть какую-нибудь пользу, хоть маленькую… И даже такъ, что если опять сильно расхвораюсь, то умереть все-таки на службѣ, занимая мѣсто.

— Стремление приносить своей работой носильную пользу — цѣль очень похвальная, — началъ докторъ, нѣсколько помолчавъ. — Но отчего вы думаете, что вы только въ Петербургѣ принесете пользу? Можно и живя въ деревнѣ дѣлать дѣло и приносить пользу, особливо вамъ, крупному помѣщику.