— Что-же, мы не прочь. Мы къ вамъ вечерокъ провести приѣхали, — сказалъ докторъ.

Сухумовъ только поклонился въ знакъ согласия.

Священникъ продолжалъ:

— Извините только за обстановку… Нѣтъ у насъ этого, какъ въ господскихъ домахъ… А запросто… Ужъ не обезсудьте. Докторъ знаетъ… Онъ у насъ свой человѣкъ… А я вотъ къ Леониду Платонычу обращаюсь…

— Что вы, батюшка… Мнѣ даже совѣстно, что вы съ такими извинениями… — пробормоталъ Сухумовъ.

— Нѣтъ, я къ тому, что вѣдь вы привыкли на просторѣ, а у насъ тѣснота. Домъ маленький, да и не для меня одного, а и для дьякона, который здѣсь на причетниковскомъ окладѣ… Вотъ все тутъ… У насъ нѣтъ даже столовой комнаты отдѣльной, а отгорожена она альковомъ отъ нашей спальни… Есть у меня кабинетикъ въ одно окно, но такая каморка, что двухъ кроватей и поставить нельзя. Тѣсно живемъ, очень тѣсно… Полъ-комнаты, кромѣ того, тесть отнимаетъ. Дѣтская у насъ разгорожена. Въ одной половинѣ дѣти съ племянницей спятъ, въ другой — тесть за перегородкой. Племянницу еще сироту, помимо тестя старика, содержу… А всего четыре комнаты да кухня… Ну, въ кухнѣ-то ужъ, кромѣ работницы, никого… А всего восемь ртовъ… Восемь ртовъ накормить надо.

Священникъ тяжело вздохнулъ и умолкъ. Всѣ сидѣли на креслахъ около переддиваннаго стола съ лампой и курили. Докторъ поднялся и сказалъ:

— Пойду и посмотрю вашихъ ребятишекъ. Ну, что опухшия железы у старшаго? Поддались растиранию? Всосалась опухоль?

— Да ничего ужъ нѣтъ теперь… Почти все прошло… Но младший, Никита, объѣлся вчера моченой брусникой… забрался въ чуланъ и вволю… такъ мы его ужъ своими средствами… Ромашкой поили…

— Все-таки надо посмотрѣть, благо ужъ я у васъ… заушница заразительна. Нѣтъ-ли чего и у младшихъ… Не начинается-ли… А вы, батюшка, тѣмъ временемъ открывайте столъ, да давайте карты, Мы къ вамъ въ картишки сыграть приѣхали… Это для развлечения нашего больного помѣщика. Вы, Леонидъ Платонычъ, въ преферансъ играете? — спросилъ докторъ Сухумова.

— Игралъ когда-то. Но зачѣмъ? Если только для меня, то не надо. Посидимъ такъ… Посидимъ и поболтаемъ. Зачѣмъ непремѣнно карты! — отвѣчалъ Сухумовъ.

— Надо, надо. За картами про болѣзнь въ голову не лѣзетъ. Карты для больного человѣка и изобрѣтены были… Для французскаго короля Карла Девятаго…

— Да… Но вѣдь Карлъ Девятый былъ сумасшедший, — замѣтилъ Сухумовъ.

— Вѣрно. Но сначала онъ былъ просто больной… Ставьте, ставьте столъ, отецъ Рафаилъ.

Докторъ удалился. Священникъ поставилъ на середину гостиной карточный столъ, раскрылъ его, досталъ карты, поставилъ подсвѣчники со свѣчами и говорилъ:

— Помимо своей семьи, двухъ содержу: тестя и дѣвушку племянницу. Про племянницу я не говорю, она дѣвушка работящая, женское духовное училище окончила, и мнѣ въ семьѣ даже подмога… Она и съ ребятишками, она и по хозяйству… ни отъ чего не отказывается… Пошить, повязать… Прямо, можно сказать, рукодѣльница… Но тесть — бремя… Больной да къ тому-же и сварливый старикъ… Ахъ, какой сварливый! Ну, а нести эту тяготу я обязанъ. Принялъ отъ него приходъ.

Священникъ опять тяжело вздохнулъ.

Вышла матушка-попадья — полная небольшого роста женщина, съ очень рѣдкими волосами, сильно расплывшаяся, съ широкимъ добродушнымъ лицомъ, въ сѣрой шерстяной блузѣ и въ платкѣ, съ свѣтлосинимъ бантомъ на груди.

— А вотъ и спутница моей жизни, мать командирша, Настасья Сергѣвна, супруга моя… — шутливо отрекомендовалъ ее Сухумову отецъ Рафаилъ.