«Вотъ она деревня-то… Вотъ она интеллигентная деревня… Не помѣщичья деревня, а начавшая замѣнять ее служебная интеллигентная. Попъ, поповское семейство, учитель, его семья, докторъ, акцизный — вѣдь это-же все деревенская интеллигенция, у которой совсѣмъ особые интересы, не похожие на интересы помѣщичьей деревни. Совсѣмъ особая жизнь… Да и къ петербургской средне-интеллигентной жизни она не подходитъ. Въ мелочахъ — и то разнится. Найди въ Петербургѣ врача, чтобъ жена его сама ужинъ стряпала! Не найдешь. А здѣсь стряпаетъ съ охотою, да еще съ какой охотою-то! Да и вкусы… Станетъ развѣ въ Петербургѣ или Москвѣ средний интеллигентъ угощать гостей за ужиномъ пельменями и гусемъ! Ни за что не станетъ. Выберетъ что-нибудь другое, полегче. А здѣсь ужинаютъ щами, пирогами, пельменями, гусемъ съ капустой».

— Леонидъ Платонычъ, вамъ чаю еще налить прикажете? — предложила ему Раиса, видя, что стаканъ его пустъ. — Вѣдь я за хозяйку осталась.

— Пожалуйста, я изрядно прозябъ въ дорогѣ, - отвѣчалъ Сухумовъ, улыбнувшись ей, и продолжалъ разсуждать про себя:

«Найди такихъ рукодѣльницъ въ Петербургѣ, какъ Раиса или Глафира Гавриловна Иванова — не найти. Барышенъ-гимназистокъ, ищущихъ жениховъ, найдешь на каждомъ шагу, курсистокъ, повторяющихъ послѣ пятаго слова фамилию Мечникова, сколько хочешь, собинистокъ или фигнеристокъ — этими прудъ пруди, буддистокъ даже найдешь, а рукодѣльницъ — не сыщешь».

И Сухумову, нѣсколько лѣтъ прожигавшему жизнь за границей и среди такъ называемой веселящейся золотой молодежи въ Петербургѣ, эта деревенская незатѣйливая жизнь уже нравилась.

Акцизный Степановъ, выпивший стакана три пуншу и бесѣдовавший съ докторомъ, взялъ снова гитару.

— Дѣтей не разбужу, если запою? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, они спятъ крѣпко, — сказалъ докторъ. — Но лучше перейдемъ изъ столовой въ кабинетъ. Кабинетъ отъ дѣтской подальше. Къ тому-же бабѣ моей пора здѣсь столъ накрывать къ ужину. Господа гости! Перейдемте-ка въ кабинетъ, если ужъ напились чаю. Кумъ мой хочетъ васъ пѣниемъ своимъ позабавить.

Всѣ перешли въ кабинетъ.

Кабинетъ доктора была угольная комната, очень тѣсная, съ круглой желѣзной печью. Стѣны комнаты были сплошь заставлены мебелью. Наибольшее мѣсто занимала большая кавказская тахта — ложе доктора, который спальни не имѣлъ, а жена его спала въ дѣтской съ ребятишками. Далѣе занимали мѣсто полки съ книгами, завѣшанныя зеленымъ коленкоромъ. Письменнымъ столомъ служили доктору два карточные стола, составленные вмѣстѣ и покрытые зеленымъ сукномъ, стоялъ небольшой столикъ съ микроскопомъ и съ фильтромъ Пастера, а два подоконника оконъ были сплошь заставлены пробирными стаканчиками въ станкахъ, заполненные жидкостями. Въ углу лежали, сваленные въ кучу, растрепанные журналы, книги, газеты. Стульевъ было всего три, и одинъ изъ нихъ былъ занятъ картонами съ какими-то чертёжами. Дамы и учитель Ивановъ опустились на тахту. Усадивъ акцизнаго и Сухумова, докторъ, шутя, сказалъ сидящимъ на тахтѣ:

— Ну, а я сейчасъ васъ заклиню и буду изъ васъ масло жать. Держитесь!

И онъ опустился между Ивановой и Раисой. Дамы взвизгнули.

— Ай-ай! Докторъ! Что-жъ это такое! Вы плечо мнѣ сломали! Словно медвѣдь… — говорила Раиса.

А акцизный уже бренчалъ на гитарѣ и пѣлъ:

Онъ пѣлъ недурнымъ баритономъ, старался придать голосу нѣжность, но, не взирая на чувственный страстный романсъ, красноватое лицо его съ щетинистой, полусѣдой прической и коротко подстриженной бородой оставалось угрюмо и спокойно.

Онъ кончилъ и ему зааплодировали. Онъ запѣлъ другой романсъ:

— Браво, кумъ, браво! Наддай только пылу побольше, жару! А то у тебя ликъ, словно ты сейчасъ пять граммъ сѣрнокислаго хинный проглотилъ безъ облатки! — кричалъ ему докторъ.