|
Больше нет проклятых суббот, мучительных суббот. Я вымотан, энергия моя исчерпана, я двигаюсь как машина со сломанным тормозом, но Иветта живет в полутораста метрах от меня, и я еще не свалился. Это не значит, что я счастлив, но я еще не свалился. Меня ждут неприятности, я чувствую, что они разом обрушатся на меня, как только я сочту себя вправе расслабиться. Больше всего меня тревожит, что мой механизм вот-вот откажет. Беспокойные или сострадательные взгляды, которые я ловлю, начинают пугать меня. Что будет, если я заболею и слягу? Если меня прихлопнет прямо в кабинете, мне будет трудно настоять, чтобы меня перевезли на Орлеанскую набережную. Да и буду ли я в состоянии выразить свою волю? А если я свалюсь у Иветты, не заберет ли Вивиана меня домой? Так вот, я ни за что не желаю расставаться с Иветтой. Значит, нужно выдержать, и завтра я спрошу Пемаля, не стоит ли мне проконсультироваться у какого-нибудь светила. Через час мы с Вивианой едем обедать к южноамериканскому послу. Моя жена, уже сидящая за туалетом, будет в новом платье, которое заказала специально по этому случаю, потому что прием предстоит пышный; мне придется напялить фрак, что вынудит меня после раута заехать домой переодеться перед уходом на Орлеанскую набережную. Выздоровление и теперешняя слабость Иветты не продлятся вечно. Пока непривычное затворничество забавляет ее. Вчера она сказала, когда прислуга Жанина подавала чай: - Занялся бы ты любовью с ней. Получилось бы вроде как в гареме. Жанина, уже повернувшаяся к нам спиной, не запротестовала, и я убежден, что это позабавило бы и ее. - Вот увидишь! У нее же такой миленький передок, и волоски там светлые-светлые. Надолго ли удовлетворит Иветту игра в гарем? Когда она снова начнет выходить, мне придется жить в постоянной тревоге, и не только из боязни, что она случайно встретит Мазетти: за старое она может взяться и с кем-нибудь другим. Разве она не способна вопреки своему обещанию броситься на набережную Жавель, как только высунет нос на улицу? Я не могу доставлять ей любовников на дом, а она по ним рано или поздно затоскует: для этого ей довольно увидеть из окна мужчину определенного типа. Положение, в котором мы находимся, воспринимает как нечто естественное одна Жанина. Не знаю, где она служила раньше, мне только помнится, что директорша бюро по найму что-то говорила при мне об отеле в Виши или на каких-то других водах. В дверь стучат. На самом верху лестницы возникает Альбер, и не успевает он открыть рот, как я уже все понял. - Скажите мадам, я иду. Время одеваться, но раньше мне надо проинструктировать Борденав, которая еще не управилась с почтой. Рядом с ней, верхом на стуле, маленький Дюре; он смотрит, как она работает, хотя знает, что моя секретарша не выносит этого, да и его самого не жалует. Он ведет себя так нарочно, чтобы ее позлить. Этот смотрит на меня без жалости и без иронии. Он еще все в жизни находит забавным - и слезы выведенной из терпения Борденав, и, конечно, то, что ему известно о моем романе. - Вы закончили письмо Палю-Ренфре? - Вот оно. Через десять минут почта будет готова к подписи. Принести ее вам наверх? - Да, пожалуйста. Как мало нужно, чтобы сделать Борденав счастливой! Довольно дать ей сотую, тысячную долю того, что я дарю Иветте. Она удовлетворилась бы крохами, истаяла бы за них от благодарности. |
