— Пожалуйста.

У ворот Василий Егорович предложил Гайворонским зайти к нему. У него-де где-то завалялись «остатки былой роскоши» — пол-литра. Аркадий сказал, что не хочет, а Петр Иванович уверил, что придет тотчас, только сменит штаны.

— Так-с… Где тут двойки? — проговорил Аркадий, принимая от брата дневник и начиная листать его. — Четверка… Четверка… Тройка. Ага-а, сейчас и до двоек доберемся.

— Не доберешься. Двоек нету.

— А это что?

— Где?

— Вот.

— Это тройка.

— Допустим. Так… А это?

— Тоже тройка.

— Нет, брат, третья тройка — это уже двойка, так сказать потенциальная.

— Нам таких не ставят. Раз тройка, значит, тройка.

— Ставят, только вы не догадываетесь. Потенциально означает: сегодня — тройка, завтра — тройка, а послезавтра — двойка… А это что? Опять тройка. Ну, братец, так дело не пойдет. Что, тебе времени не хватает?

— А ты перелистни еще раз, — сказал Юрка.

— Да что тут перелистывать — сплошная посредственность… У, пятерка. Ну, это заблудшая овца.

— А сегодня четверку получил, только в дневник не поставили.

— Все равно худо. Придется поговорить с учительницей, посоветоваться… Нет-нет, ты меня не разубеждай. Сказано — сделано.

Но Юрка не собирался ни в чем разубеждать брата. Он чувствовал, что новая встреча Аркадия с Галиной Владимировной, как и первая, ничем особенным ему не грозит. За собой мальчишка знал одну правду: он не ленился, старался учиться, ему нравился этот неспешный процесс познания, это путешествие, как говорила Галина Владимировна. К тому же он понимал, что все его мальчишеское благополучие или, если хотите, счастье зависит именно от того, как он учится: хорошо — живи по личным планам, плохо — тебя моментально опутают всякими присмотрами, проверками, нотациями, и чудо-жизнь превратится в каторгу. Но, как Юрка ни старался, троек в дневнике оказывалось больше, чем хотелось бы. Успокаивала мальчишку единственная спасительная мысль о том, что лучше твердая тройка, чем шаткая пятерка, а все пятерки Юрка считал шаткими. Получать их — все равно что ходить по канату: покачнулся — и слетел. Когда же он сам зарабатывал «отлично», от всей этой теории оставались только щепки, затем она опять срасталась и делала свое дело — помогала Юрке жить.

Вернулся чуть захмелевший Петр Иванович. Проверил, чем заняты сыновья, пожелал каждому отдельно спокойной ночи и удалился в темную горницу, откуда Юрка услышал его бормотание о том, что Василий хороший мужик и что надо бы им, бабам, наладить меж собой контакты, хватит сердиться.

Когда Юрка ложился, родители уже спали. Петр Иванович дышал шумно. «Наверное, устал, — подумал мальчишка. — Вон как мышцы вздувались». И ему вдруг явилась мысль, что хорошо бы завтра до прихода мужчин с работы покопать колодец и приятно поразить их. Валерка будет не против.

Да, Валерка был не против. И сразу после школы мальчишки взялись за дело. С трудом притащили от Терениных толстую широкую плаху и надвинули ее на яму. Потом принесли ведро с веревкой и лопату. Яма была уже глубокой. Дно представлялось подозрительным. Не скопилось ли за ночь воды по пояс? Бросили лопату — не хлюпнуло.

— Давай я первым. Через десять, нет, лучше через пятнадцать ведер поменяемся.

Юрка лег животом на плаху, сполз, поболтал ногами, отцепился и плюхнулся в грязь.

— Елки-и-и!..

Валерка спустил ведро.

— Куда ты мне на голову ставишь?! В сторону отведи… Вот.