— Да-а, — вздохнул Юрка. — Нужно было нашу землю отдельно класть, чтобы виднее было. Ну ничего. Смотри, какие у меня руки.

— А у меня?

— А сапоги?.. Сразу видно, что работали. Давай ходить в грязных сапогах.

— Давай.

Подошла Василиса Андреевна и, радостная, стала хвалить ребят с оханьем и аханьем. Заглянула в колодец, ничего там не увидела и вроде как в удивлении всплеснула руками, а затем пригласила мальчишек в дом — пить чай с вареньем.

Польщенные, они слегка растерялись, но вторичного приглашения ждать не стали. Когда Василиса Андреевна поставила перед ними банку, повязанную тряпицей с буквой «г», что означало — «глубничное», Юрка вдруг подумал, что происходит что-то особенное, что-то небывалое до сих пор. Их с Валеркой угощают, их кормят не потому, что они проголодались и хотят есть, а потому, что они заслужили, заработали… Мурашки зашевелились у Юрки на лопатках. Он почувствовал, что в него входит странное ощущение собственной значимости. Получается, он не просто Юрка Гайворонский, умеющий делать клетки, таскать из соседских огородов подсолнухи и кидаться на уроках галошами, не просто бесшабашная голова, но еще и человек, могущий сделать что-то нужное, за что люди и угостить его не прочь.

— Сколько ж это примерно ведер вы достали? — спросила Василиса Андреевна, садясь против ребят.

— Ведер? Хм!.. Раз, два, три… Валерк, сколько раз мы менялись?

— Раз восемь.

— Восемь? Так. Умножить на десять — восемьдесят ведер.

— Ах ты, батюшки! Давайте я вам чайку подолью.

— Там, где мокрая земля, — все это мы вытаскали.

После чаепития мальчишки снова сходили в огород — в самом ли деле наберется восемьдесят ведер, не многовато ли они насчитали. Но, как и сперва, мизерность сделанной работы обескуражила их.

— Какие тут восемьдесят! — вздохнул Юрка.

— Да ведь мы по полведра тянули, значит, сорок.

— Тут и сорока нету. Какие тут сорок!

— И потом, мы ведь не всё выскребали из ведра, на дне знаешь сколько оставалось, да и на стенках.

— «На стенках»! Пошли… Давай снимем сапоги. Чего мы, как дураки, в грязных сапогах шляемся.

Переобувшись, Юрка взял «Родную речь», недоделанную клетку, плоскогубцы с мотком проволоки и залез на чердак.

Какого только хлама не было на чердаке! Рваные галоши, оскаленные ботинки без язычков, вырванных для рогаток, истоптанные пимы, целые пимы, мотки изношенных штанов, гора поллитровых банок и бутылок, сломанные, помятые коробки из картона и фанеры и еще что-то в кучах и разбросанное так. Посередине чердака, словно удавившийся человек, висела огромная, от конька до шлаковой засыпки, шуба, пугавшая всех, кто сюда заглядывал. Юрка отклонил ее рукой и осторожно, чтобы не поднимать пыль, прошел к окошку, где стояли две перекошенные табуретки; одну из них он опрокинул набок, а на другой разместил принесенные предметы.

Юрке нравился чердак. Нравился не до такой степени, чтобы торчать там отшельнически постоянно и чтобы иметь там какие-нибудь тайны и секреты. Нет. Он поднимался туда, когда на душе становилось неспокойно и хотелось одиночества, тишины и сумрака. И всякий раз, видя чердачный хаос, Юрка думал, что дрянь эту нужно разобрать, выбросить, а годное припрятать за трубой да прикрыть мешками, что эту дурацкую шубу следует давно сдернуть и что вообще из чердака можно сделать комнатку. Но, увлекшись тут же делом, он забывал про свои планы.

На уровне окошка пошатывались вершины двух молодых тополей, на которые мальчишка вывешивал свои клетки. Висела клетка и сейчас.

Юрка приподнялся и глянул вниз — пусто.