— Эй-эй, кто там шарашится? — раздалось вдруг от калитки, и, обернувшись, ребята увидели большую фигуру Поршенниковой. Они молча и неподвижно следили за ее приближением. — А-а, это вон кто, — проговорила та с половины дороги миролюбиво. — Давненько вы у меня не были, давненько, вон с каких пор. — Поршенникова поставила на снег бидончик и достала из-за наличника ключ. — Не выказывайте, где прячем. Ключ — это все, вся жизнь, все счастье. Видите, как я вам доверяю.

И как же певуче-добр был ее тон, как же он, исполненный сердечности, приглашал мальчишек к миру, к душевному разговору! Но они, мальчишки, молчали. Юрке, наоборот, приторным, нахальным казался ее голос и ее слова, они злили его, потому что он знал настоящую Поршенникову, грубую, безжалостную, лживую.

Молчала и Катя, так что Валерка подумал, что она, верно, ушла в избу. Но, когда распахнулась дверь, она оказалась в сенях.

— Ишь ведь, и мамзель готова, — сказала Поршенникова. — Так кто ж чего справляет? — Она посмотрела почему-то на Валерку, очевидно понимая, что от него проще дождаться ответа.

И он ответил, опустив глаза:

— Юрка. День рождения.

— Юрка? У-у!.. И сколько же тебе лет будет?

— Десять. — Юрка наклонился, подцепил горсть снега и попробовал сделать снежок, но снег был сухим и рассыпался.

Ему не хотелось разговаривать с Поршенниковой вот так покорно-вежливо. Надо бы ответить не «десять», а «двадцать с хвостиком» и еще что-нибудь съязвить, но Юрка опасался, что, рассердившись, Поршенничиха не отпустит Катьку. И без того неизвестно, отпустит ли.

— Самый шалопутный возраст, — заметила женщина. — И опять же — вся жизнь впереди.

— Ну что, пошли, Катьк? — сказал Юрка.

— А может, я не разрешу. Может, вы мне не поглянулись, чтобы разрешать.

Тут Юрка не выдержал, вспылил:

— Значит, вы ее нарочно заперли, да?

— Ладно, идите, — со вздохом махнула рукой Поршенникова. — А то опять чего-нибудь наплетете на меня, не приведи господь! Хорошие вы хлопцы, только уж больно норовистые. «Нарочно»!.. Есть мне время с вами в прятки играть! — Она взяла бидончик, спустилась вниз, в сени, и только там проговорила: — Иди же, а то кавалеры за горло меня возьмут.

Катя медленно поднялась к порогу, боясь, что мать сейчас окликнет ее и вернет, медленно переступила порог и вздрогнула — Поршенникова ее действительно окликнула:

— Куда же ты, кулема? Идешь к людям, на праздник, по приглашению, а где подарок?

— Так ведь… — начала было Катя.

Но мать ее перебила:

— На вот. — Из-за борта фуфайки женщина вытащила что-то завернутое в бумагу и протянула дочери. Та взяла. — А теперь ступай.

И все трое медленно направились к воротцам, и лишь хлопок дверцы точно разбудил их — они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

А Юрка чуть присел, хлопнул себя ладонями по бедрам и задорно крикнул:

— Бежим!

И они понеслись по белой дороге.

Гайворонские радостно распахнули им навстречу дверь. Юрка как увидел улыбающегося отца и уловил его пытливый взгляд, брошенный на Катю, так моментально сообразил, что он, по своему обыкновению, сейчас же начнет интересоваться, кто у Кати родители, да где они работают, да как сама она, и так далее. Бросив пальто и шапку в угол, мальчишка утянул Петра Ивановича в горницу и прошептал, грозя пальцем:

— Смотри, пап, ни о чем не расспрашивай Катьку! А то начнешь свое «как» да «почему» — нельзя!

— Вы что, с Аркадием договорились? Тот нам с матерью наказал строго-настрого молчать и ничего не объяснил, и ты… Что это за такая за девица?

— Тайна! Вообще лучше не расспрашивай.