— Но Сэм не врач, — горячилась я. — Не понимаю, как ложь может кому-то помочь.

— Это не ложь, — возражала мне Виктория. — Это, если хочешь, маскарад. Лгут из эгоистических соображений, а мы это делаем не для себя. Мы даем людям надежду. Доктору они поверят безоговорочно.

— А если кто-нибудь узнает? Тогда нам конец. После этого, что бы мы ни сказали, нас будут считать лжецами!

— Да кто узнает? Сэм себя ничем не выдаст, он ведь даже не будет выписывать лекарства. Лекарств-то практически не осталось! Две коробочки аспирина да две упаковки бинтов. А называть себя «доктором Фарром», согласись, еще не значит быть врачом. Он будет говорить, а люди его слушать — всё! Он даст им силу жить.

— А если Сэм не сможет?

— Значит, не сможет. Но чтобы это понять, для начала надо попытаться, я не права?

И Сэм, представь, дал свое согласие, хотя и не сразу.

— Сам я до этого никогда бы не додумался, — сказал он Виктории. — Анна находит это циничным, и, пожалуй, я с ней согласен. Но разве наша действительность менее цинична? Люди на улицах умирают пачками, и, дадим мы им тарелку супа или проведем душеспасительную беседу, все равно конец один. Лично я выхода не вижу. Виктория считает, что это облегчит их участь, — обратился он ко мне. — Что ж, не мне судить, права она или нет. Вряд ли это принесет пользу, но и вреда большого не будет. По крайней мере, это попытка что-то сделать, и я готов попробовать.

Сэма за то, что он согласился, я не винила, а вот на Викторию какое-то время сердилась не на шутку. Меня неприятно поразило, что свой фанатизм она обставляет витиеватыми аргументами о добре и зле. Как ее план ни назови — ложью, маскарадом или средством для достижения цели, — в моем представлении это было предательством, отказом от тех принципов, которые исповедовал ее отец. Меня давно посещали сомнения по поводу «Уобернского приюта», и примиряла с ним только Виктория. Ее прямота, четкость мотивов, моральная твердость. Она была для меня примером, у нее я черпала силы жить дальше. И вдруг я обнаруживаю в ее душе темную зону, о которой прежде не подозревала. Какое разочарование! Я негодовала, я скорбела о том, что она оказалась такой же, как все. Но когда лучше уяснила себе ситуацию, мой гнев прошел. Виктория скрывала от меня самое главное: «Уобернский приют» был на краю гибели. Весь этот маскарад с Сэмом был отчаянной попыткой отдалить катастрофу, эксцентричной кодой большой, уже практически отыгранной пьесы. Уже падал занавес, просто я этого не осознавала.

Ирония заключается в том, что Сэм в роли врача имел успех. Свой костюм и реквизит — белый халат, черный саквояж, стетоскоп, термометр — он использовал в полной мере. Мало того что он выглядел как настоящий доктор, со временем у него появились докторские повадки. Оставалось только диву даваться. Вначале, не желая признавать правоту Виктории, я отнеслась к этой трансформации с предубеждением, но в конце концов под напором фактов сдалась. Люди к нему потянулись. Он так умел слушать, что им хотелось говорить; стоило ему только присесть рядом, как они начинали рассказывать и не могли остановиться. Конечно, журналистский опыт ему пригодился, но к этому добавились внушительность и благорасположенность профессиональной маски, которую он на себя надел; люди привыкли доверять этой маске и потому спешили поведать ему такие вещи, которых прежде ему слышать не приходилось. Превратившись в своего рода исповедника, он в полной мере оценил психотерапевтический эффект от душеспасительной беседы, от этого процесса словоговорения, помогающего облегчить душу.