|
Пришел момент затянуть пояса, и мы вычеркнули эту статью расходов. Не урезали, не пошли на постепенные сокращения — просто ликвидировали как класс. Виктория начала кампанию под названием «Чиним и латаем». Запаслась иголками с нитками, наперстками и грибками для штопки, а также разными лоскутами и принялась чинить лохмотья наших клиентов. Смысл кампании был в том, чтобы выкроить больше денег на еду, а так как важнее этого ничего не было, мы все согласились с ее доводами. Увы, по мере опустошения хозяйских комнат продуктовая составляющая тоже пострадала. Исчезало одно за другим: сахар, соль, масло, фрукты, кусочки мяса, которое мы себе иногда позволяли, редкий стакан молока. Всякий раз, когда Виктория объявляла об очередном витке экономии, наша глухонемая повариха Мэгги Вайн закатывала истерику, устраивая клоунскую пантомиму с расшибанием лба об стену и хлопаньем себя по ляжкам, точно курица, пытающаяся взлететь. Да, тот еще пикник. Мы все привыкли к нормальной еде, и эти лишения стали для нас болезненным ударом. Опять мне пришлось задуматься над извечными вопросами: что такое голод, где проходит грань между насущной необходимостью и излишествами, как приучить себя обходиться малым. К середине лета наш рацион свелся к крупам, крахмалу и корнеплодам — репа, свекла, морковь. Из скудного запаса семян нам удалось вырастить во дворе лишь несколько кустиков салата. Мэгги импровизировала, как могла, варила жиденькие супы, с отвращением смешивала фасоль с макаронами, варганила из клейкой муки расползающиеся клецки, которые лезли обратно изо рта. Упали мы, прямо скажем, низко, но как-то выживали. Худо было даже не то, что приходилось довольствоваться баландой, а сама мысль, что дальше будет еще сквернее. Мало-помалу стиралась разница между «Уобернским приютом» и остальным миром. Нас поглощала пучина, и мы не видели путей к спасению.
Вдруг исчезла Мэгги. В один прекрасный день ее не оказалось на месте, и никаких следов обнаружить не удалось. Вероятно, она ушла ночью, когда все спали, но тогда почему остались все ее вещи? Если она собралась сбежать, логично предположить, что она захватила бы с собой самое необходимое. Два-три дня Вилли искал ее в окрестностях, но, кого он ни спрашивал, в ответ все только пожимали плечами. Пришлось нам с Вилли взять стряпню на себя. Не успели как следует развернуться — последовал новый удар: умер Фрик. Оставалось успокаивать себя мыслью, что он был уже стар (под восемьдесят, по словам Виктории), но это слабое утешение. Умер он во сне, в начале октября. Утром Вилли позвал дедушку, тот не ответил, парень начал его тормошить, и окоченевшее тело, к ужасу Вилли, грохнулось на пол. Конечно, самым большим ударом это было для него, но мы тоже, каждый по-своему, приняли это близко к сердцу. Сэм даже всплакнул, а Борис Степанович часа четыре не проронил ни слова — для него рекорд. Виктория внешне казалась невозмутимой, но ее безумный поступок показал степень ее отчаяния. Закон запрещает нам хоронить мертвых. Труп должен быть доставлен в один из Центров Трансформации. Нарушителя ждет суровое наказание: штраф в двести пятьдесят глотов, который следует заплатить немедленно, а иначе — исправительно-трудовой лагерь. Так вот, невзирая на строжайшие запреты, через час после печальной новости Виктория объявила, что Фрик будет предан земле в саду. Сэм попытался ее отговорить, но она твердо стояла на своем. — Никто не узнает. А хоть бы и узнали, мы поступим по совести. Если мы спасуем перед каким-то дурацким законом, значит, грош нам цена. Это была безрассудная и безответственная акция, на которую, по-моему, она решилась ради Вилли. В свои семнадцать лет этот недалекого ума парень жил в каком-то своем сумбурном мире, вне связи с окружающей действительностью. Фрик был для него ведущим, его руками, его мозгом. Теперь, оставшись без руля и без ветрил, Вилли как никогда нуждался в подтверждении, что он не один, что мы сделаем для него всё, невзирая на последствия. |
