Когда я вернулся домой, Майи нигде не было. Я подумал было, что она затеяла какую-то дурацкую игру, может, решила поиграть в прятки, но оказалось, она лежала на том же диване, просто провалилась в него так глубоко и зарылась подушками, что её совсем не было видно. Я извлёк её из диванных глубин и отряхнул от пыли. Она посмотрела на меня тревожными коровьими глазами, глазами не просто коровы, но коровы, готовой к доению. По полу катались пустые бутылки вина. В свете старинной лампы они отливали розовым.

Мне хотелось спать, но я сел рядом с Майей и возложил ей руку на спину. Майя издала какие-то звуки, нечто среднее между мычаньем и мурлыканьем. «У тебя есть ещё выпить?» — спросила она, зевнув. В холодильнике у меня была неоткупоренная бутылка бурбона, и я отправился за ней. По пути заглянул в туалет — странно, но вода сливалась нормально. Зайдя в гостиную, я обнаружил Майю неловко стаскивающей с себя мою футболку, безнадёжно запутавшейся в ней. Я видел, как косые мышцы её живота напрягаются, как напрягается рука, пытающая вызволить себя из рукавного плена. Бретелька лифчика безвольно колыхалась на предплечье. Я погладил обнажившееся плечо и улёгся рядом. В это время оживился мой телефон: засветился, завибрировал, и уж только потом зазвучал голосом того самого Йена Кёртиса, которого я сумел пережить. «Radio, live transmission, Radio, live transmission» — дважды успел пропеть Йен, прежде чем я дотронулся до экрана. Звонила бабушка. В трубке я услышал вкрадчивый, уставший голос.

— Андрюша, это ты?

— Да, бабушка, это я. Ты звонишь на мой мобильный.

— Андрюшенька, ты живой? Куда же ты пропал? Вчера сбежал от нас, как заяц, даже договорить не успели…

— Я просто… ну, учился, занимался… работал, — я сел на диван, рядом с Майей. Диван отчаянно скрипнул.

— Работал, — повторил я. — Было много работы.

Прошло уже больше двух лет, но бабушка до сих пор не знала, что меня отчислили из университета. Думала, что я всё учусь и учусь, бесконечно.

Майя надвинулась на меня и жарко шепнула в другое ухо: «я вся мокрая». Я поощрительно кивнул ей, мол, это хорошо. В ответ Майя вдруг хищно набросилась на меня и вцепилась в ухо. Я, чтобы не вскрикнуть, больно прикусил губу. Наверное, пошла кровь. Изо рта у Майи всё ещё крепко воняло спиртом.

— Сегодня шёл дождь, ты не промочил ноги? — интересовалась бабушка.

— Нет, бабушка, не промочил, — в ушах вспыхивали, пульсируя, слова: «мокрая… мокрая…». Майя опустилась ниже, укусила в шею. Я почувствовал жжение, тяжёлое дыхание на себе. Пальцы её, бессистемно блуждавшие по животу, внезапно опустились ниже, нырнув под ремень. Майя застонала, распалённая сама собой.

— Что это? — оживилась бабушка.

— Да это так… на улице… — вяло откликнулся я. Майя продолжала тяжело дышать в шею, расстёгивая пуговицы на моей рубашке, быстро и умело.

— На улице… — встревожено повторила бабушка. — Я так волнуюсь из-за тебя. Сейчас вот в новостях опять передавали про преступность. Сейчас так много преступности. Время-то какое…

— Да, время такое… преступность, — Майя целовала меня в оголившийся живот, спускаясь всё ниже. Оторвавшись от меня ненадолго, чтобы сделать несколько жадных глотков из бутылки, она основательно взялась за мой неподатливый ремень.

— Вот я и говорю! Сейчас вот передавали про мальчика, которого убили на вокзальной платформе из-за телефона.