— Харви, — весело произнес министр финансов, — ты ведешь себя как осел.

— Позаботься о нем, Стю, — произнес премьер-министр. Он чувствовал, как в нем нарастает гнев: если он продолжит этот разговор, то при своем вспыльчивом нраве потеряет над собой контроль, что может лишь ухудшить ситуацию. И он отошел от двух министров к той группе, где была Маргарет.

Но он по-прежнему слышал голос Уоррендера, который на сей раз обращался к Каустону.

— Что касается иммиграции, позволь тебе заявить, что мы, канадцы, — настоящие лицемеры. Наша иммиграционная политика-политика, которую я, друзья мои, провожу в жизнь, — гласит одно, а означает другое.

— Вы расскажете мне об этом потом, — сказал Стюарт Каустон. Он все еще пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом.

— Я скажу вам сейчас! — Харви Уоррендер схватил министра финансов за локоть. — Этой стране, если она хочет развиваться, требуются две вещи, и всем, кто находится в этом зале, это известно. Во-первых, хороший большой резерв безработных, из которых может черпать рабочих промышленность, и во-вторых, постоянное большинство англосаксов. Но разве мы когда-нибудь публично об этом говорим? Нет! — Министр по делам гражданства и иммиграции помолчал, окинул возмущенным взглядом окружающих и продолжил: — Оба эти обстоятельства требуют тщательно сбалансированной иммиграции. Мы вынуждены принимать у себя иммигрантов, ведь если промышленность начнет расти, рабочие руки должны быть готовы — не на будущей неделе, не в будущем месяце или в будущем году, а в тот момент, когда они потребуются заводам. Но если открыть ворота иммигрантам слишком широко или открывать их слишком часто, или и то и другое, что тогда будет? Баланс населения будет утрачен. Если на протяжении жизни всего нескольких поколений будут совершены подобного рода ошибки, в палате общин будут вести дебаты на итальянском языке, а в Доме Правительства будет сидеть китаец.

В этот момент раздалось несколько неодобрительных возгласов со стороны других гостей, до которых долетал голос Уоррендера. Больше того: генерал-губернатор отчетливо услышал последнее его высказывание, и премьер-министр увидел, как он поманил к себе помощника. Жена Харви Уоррендера, бледная хрупкая женщина, неуверенно подошла к мужу и взяла его за локоть, он словно не заметил ее.

Доктор Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния нации и бывший чемпион по боксу в колледже, возвышавшийся над всеми, произнес театральным шепотом:

— Да прекратите вы это, ради Христа! — И подошел к Каустону, стоявшему рядом с Уоррендером.

Кто-то с нажимом прошептал:

— Уберите его отсюда!

Другой откликнулся:

— Не может он уйти. Никто не может уйти, пока генерал-губернатор здесь.

А Харви Уоррендер, ничуть не смущаясь, продолжал.

— Рассуждая об иммиграции, — громогласно объявил он, — я вам вот что скажу: публика хочет видеть сочувствие, а не факты. Факты неприятны. Наши соотечественники любят считать, что в стране двери открыты для бедных и страждущих. Они чувствуют себя тогда благородными людьми. Вот только они предпочли бы, чтобы бедные и страждущие, приехав сюда, не мелькали у них перед глазами и не заражали вшами предместья или не пачкали благонравные новые церкви. Нет, господа, публика в нашей стране не желает широко открывать двери иммигрантам. Больше того: она знает, что правительство никогда этого не допустит, а потому можно спокойно кричать, требуя этого. Тогда все будут добродетельны и одновременно ощущать себя в безопасности.

В глубине души премьер-министр признал, что все сказанное Харви разумно, но политически неосуществимо.

— Да с чего же все это началось? — спросила одна из женщин.