В данном случае ничего не происходило. Я могла протянуть руку и нащупать на столике свои часы. Прищурившись и повернув лицо, я, возможно, сумею разглядеть свои руки, но это ничего не даст.

Меня озадачивал холодный воздух, и я размышляла, не оставила ли где-нибудь открытое окно. Непохоже. Зимой я сохраняю студию в тепле, часто закрывая ставни, чтобы избежать сквозняков. Я посмотрела в изножье кровати.

Там стоял кто-то, женщина. Неподвижно. Ночная темнота никогда не абсолютна. Учитывая освещенность города, я всегда могу определить градации света, начиная от бледно-серого и кончая угольно-черным. Если я просыпаюсь ночью, то могу передвигаться по студии, не зажигая света.

Это была Солана. В моем доме. В моей спальне, глядя на меня, пока я спала. Страх распространялся внутри меня медленно, как лед. Холод двигался от позвоночника до кончиков пальцев, таким же образом, как вода постепенно твердеет, когда озеро замерзает.

Как она вошла? Я ждала, надеясь, что призрак окажется обычной вещью — курткой, брошенной на перила, или чехлом для одежды, свисающим с дверцы шкафа.

Сначала я не могла поверить. Это было невозможно — невозможно — чтобы она вошла.

Потом я вспомнила ключ от дома Генри, с картонной биркой, с аккуратной надписью ПИТТС. Гас хранил ключ в ящике стола, куда я заглянула в первый раз, когда искала телефон Мелани. Генри говорил, что было время, когда Гас приносил почту и поливал цветы в его отсутствие. У нас с Генри были одинаковые замки, и подумав об этом, я не могла вспомнить, что закрывала дверь на цепочку, что значило, когда она отперла дверь, ничего не мешало ей войти. Что могло быть легче? Я могла бы с таким же успехом оставить дверь нараспашку.

Солана, должно быть, почувствовала, что я проснулась и смотрю на нее. Мы уставились друг на друга. Разговаривать не было необходимости. Если она была вооружена, это был момент для нападения, когда она знала, что я ее вижу, но беспомощна, чтобы бороться.

Вместо этого, она ушла. Я видела, как она повернулась к винтовой лесенке и исчезла.

Я села в кровати, сердце колотилось. Отбросила одеяло, дотянулась до кроссовок и сунула в них босые ноги. Электрические часы вновь осветились, цифры мигали. Было 3.05.

Солана, должно быть, нашла электрический щиток. Теперь электричество включилось, и я сбежала по ступенькам. Входная дверь стояла открытой, и я слышала ее неторопливые шаги, удалявшиеся по дорожке. Было оскорбительное высокомерие в том, как медленно она уходила. У нее было все время в мире.

Я заперла дверь, закрыла ее на засов и на цепочку и поспешила в нижнюю ванную. Из окошка была видна улица. Я прижалась лбом к стеклу, поглядывая в обе стороны. Соланы не было видно. Я ожидала услышать машину, но ничего не нарушало тишину. Я слезла с края ванны и потерла лицо руками.

Теперь, когда Солана ушла, мне было страшнее, чем когда она была здесь.

В темноте ванной я закрыла глаза и спроектировала себя в ее голову, взглянув на ситуацию так, как должна была ее видеть она. Сначала тарантул, потом это. Что она задумала? Если она хотела моей смерти — что было несомненно — почему она не действовала, когда у нее был шанс?

Потому что она хотела продемонстрировать свою власть надо мной. Она говорила мне, что может проходить сквозь стены, что для меня никогда не будет безопасно закрывать глаза.

Куда бы я ни шла, что бы ни делала, я буду уязвимой. На работе, дома я буду зависеть от ее воли, жива чисто по ее прихоти, но, наверное, не очень долго. Какие еще послания были зашифрованы в первом?

Начнем с очевидного, она не была в Мексике. Она бросила машину около границы, так что мы решили, что она сбежала. Вместо этого она вернулась. Для чего?

Я не слышала, как завелась машина, но она могла оставить ее за два квартала и могла совершить путешествие к моей кровати и обратно пешком.