Конечно, тут еще придется поработать. Сделать ему другую прическу, и перекрасить волосы в черный, и сменить гардероб. Но у Эйнджела определенно были все данные. Его демокассета – лишнее тому подтверждение, хотя он выбрал для записи совершенно не ту музыку. Кантри и вестерн, мама родная! И какие‑то совершенно мудацкие песенки Роджерса и Хаммерстейна. Хотя, может быть, репертуар подбирала его мамаша или учительница музыки.

Но даже если бы он совсем не умел петь, надо было видеть его крупные планы. Как у нас говорится, камера его любит. Я не могла поверить в свою удачу. Я была очень рада, что все‑таки не вышвырнула то агентство из своих желтых страниц.

Песня закончилась. Семь лет. Семь лет, как исчез Тимми Валентайн, а его музыка остается такой же свежей, как и тогда, и голос – по‑прежнему незабываемый, голос по‑прежнему трогает душу.

– Вы правда считаете, что я смогу петь, как он? – спросил Эйнджел. Он сказал это с благоговением в голосе.

– Если честно, – сказала я, – то не знаю.

Но я знаю другое: я смогу сделать из тебя звезду.

* * *

Джонатан Бэр, режиссер:

У меня предчувствие, что с ним будет сложно. Я имею в виду, за его вежливым «да, сэр – нет, сэр» скрывается высокомерие и заносчивость. Он мне не понравился сразу. Вообще не понравился.

* * *

Елена Хостинг, учитель музыки:

Я была рада, что мне не придется работать с ним в студии.

* * *

Петра Шилох, журналист:

Я хорошо помню, как в первый раз увидела Эйнджела Тодда. Дело было в отеле. Я сидела в кофейне, в самом дальнем углу. В фойе наблюдалось маленькое столпотворение: около дюжины двойников Тим‑ми Валентайна, и при каждом – небольшая свита, агенты в темных очках, менеджеры в деловых костюмах, маменьки, сестры и старшие братья, которые поглядывали друг на друга с плохо скрываемой враждебностью.

Я сидела за столиком и разбиралась с заметками. И его я увидела только потом, когда я передвинула пластмассовую вазу с цветами. Он был не похож на остальных. В нем не было ничего детского. В его позе, когда он сидел, в его языке жестов, в том, как он слушал мать и своего агента – серьезный, степенный, уверенный, сосредоточенный. Взрослый в теле ребенка. Внешне он был совсем не похож на Тимми Валентайна, но по манере держаться – один в один. Такой же спокойный, уравновешенный. И в нем было еще кое‑что, чего не было у Тимми Валентайна, – едва проступающая юношеская сексуальность, еще только тлеющая, но готовая разгореться.

Этакий эмбрион Джеймса Дина[3]. В нем не было загадочности Валентайна – он был весь на поверхности, как бы более очевидный. Кстати, я обратила на него внимание именно потому, что он не пытался рабски копировать Тимми Валентайна.

И еще – он напомнил мне моего сына.

Я помню, как я подумала: этот мальчик выиграет конкурс двойников как нечего делать. Все остальные даже в сравнение с ним не идут. Он получит роль. Даже если он не умеет петь и танцевать... они пустят синхронную фонограмму, найдут танцоров‑дублеров... они сделают все ради нескольких крупных планов этих глаз.

Надо прекращать думать о сыне. Может быть, позже я съезжу в Форест‑Лоун и положу еще цветов на его могилу. Например, после обеда – между «банкетом знакомства» и пресс‑конференцией.

* * *

Джонатан Бэр:

Но даже при том, что он мне очень не нравится, у нас с ним есть что‑то общее. Может, поэтому мы с ним и держимся в состоянии полной взаимной боеготовности.

* * *

Брайен Дзоттоли:

В первый раз я увидел Эйнджела Тодда по телевизору, на МТУ.