Капитан не чувствовал усталости, тоски или боли. Ни голод, ни жажда не мучили его. Он практически достиг полного счастья.

Раймонд не думал ни о Натали, ни о полиции. Он снялся с места внезапно, но ничто в его действиях не могло вызвать подозрений или даже вопросов. Капитан имел право рассечь путы, которые стесняли его свободу и калечили, удерживая беспомощным на уютных, располагающих к праздности островах.

Раймонд вдруг почувствовал, что всецело сосредоточен на плавании. Он так долго мечтал об этом! И чтобы достичь цели, очень дорого заплатил. Да будет так. Теперь ничто его не остановит. Ничто!

Кофе остыл. Капитан плеснул туда немного виски и вылил остальное во фляжку. Этим он подкрепится потом – во время долгой ночной вахты. Подумав об этом, он рассмеялся. От радости, от ощущения, что выскользнул из липкого, смазанного клеем силка, в котором слишком долго бессильно трепетал.

И тут Раймонд услышал вертолет. Он знал эту уродливую стрекочущую вертушку – она рыскала над побережьем, что то вынюхивая, но вроде бы никогда не залетала так далеко в открытое море. Видно, ловят подозреваемых в перевозке контрабанды – сезон лесных пожаров еще не наступил. Ну, у Раймонда нет при себе никаких товаров. Вертолет пролетел над самой головой, и он помахал ему, легкомысленно и дерзко, как однажды махнул с этой же палубы Натали. Вертолет сделал круг и завис над судном, издавая ужасный шум. Капитана раздражало, что эта громадная стрекоза торчит над головой, – и что она только в нем нашла? Раймонда и его судно хорошо знают по всему побережью. Он испытал немалое облегчение, когда вертолет улетел. Когда мистраль наконец поглотил шум мотора, Капитан подумал, что, как бы то ни было, это последняя примета жизни, оставленной позади.

И все таки смутная тревога не давала ему покоя. Раймонд еще недостаточно далеко отплыл от суши, не совсем обособился – несколько клейких ниточек еще удерживали его.

Капитан посмотрел на часы. Около пяти. Он удивился, осознав, что провел в море почти семь часов. Надо попытаться пройти еще несколько миль, – в темноте он сто раз успеет повернуть, если ветер усилится. Мистраль как будто малость поутих. Возможно, это всего навсего однодневный шторм? Как правило, после этого вереницей налетали трехдневные. Нет, обязательно надо отойти еще немного.

Раймонд пробежал к носу, чтобы поставить кливер. «Оливия» дергалась, и сильная килевая качка усиливала нетерпение уйти подальше от мира снисходительных и любопытных глаз. Он отпустил канат, удерживавший парус, снова перебрался в кокпит и повернул судно фордевинд. «Оливия» тотчас устремилась вперед – устойчивая, прочная, без всяких изъянов или слабины. Она отлично шла даже только под передними парусами. Раймонда качало не более, чем верхом на лошади. Он крепко обхватил дергающийся, взбрыкивающий румпель и увернулся, счастливый, когда первый каскад брызг плеснул в зажмуренные глаза.

«Может быть, ветер и ослаб самую малость, но волны теперь стали даже выше», – подумал он. Капитан слегка подстегивал «Оливию», напрягая ее сверх необходимости, требуя слишком много. Но разве он не требовал того от самого себя? Капитан не мог остановиться. Ему было мало быстро увеличивающегося расстояния между кораблем и сушей, где все были враждебны, прятали саркастические улыбки, желая доброго утра, никогда его не понимали. Теперь Раймонд будет удовлетворен, только оказавшись посреди Атлантики, на старом судоходном маршруте, вдали от этих обескровленных, изношенных людей, покрытых грязью и жиром, набитых деньгами и лицемерием, от алчных женщин и мужчин вроде Фреда, способных думать только о прибылях, ибо мозг им заменяли убогие счетные машинки.