— В таком случае разрешите нам,— сказал помощник режиссера,— считать вас всего лишь привидением и не уделять вам внимания.

— С удовольствием разрешаю вам,— сказал Бертлеф с изящным поклоном.— Однако боюсь, что при всем моем желании вам это не удастся.

Он оглянулся на освещенную дверь распивочной и похлопал в ладоши.

— Кто, собственно, вас сюда приглашал, шеф? — сказал оператор.

— Вы хотите дать мне понять, что я здесь нежелателен? Мы могли бы с Руженой тотчас уйти, но привычка есть привычка. Я всегда под вечер сажусь за этот стол и пью здесь вино.— Он посмотрел на этикетку стоявшей на столе бутылки.— Разумеется, получше того, что вы пьете сейчас.

— Хотелось бы знать, где в этом кабаке можно найти что-нибудь получше,— сказал помощник режиссера.

— Сдается мне, шеф, что вы слишком выпендриваетесь,— добавил оператор, желая высмеять незваного гостя.— В определенном возрасте, конечно, человеку ничего не остается, как выпендриваться.

— Ошибаетесь,— сказал Бертлеф, как бы пропуская мимо ушей оскорбительную реплику оператора,— в этом трактире спрятаны вина получше, чем в иных самых дорогих отелях.

В эту минуту он уже протягивал руку трактирщику, который до сих пор здесь почти не показывался, но теперь кланялся Бертлефу и спрашивал:

— Мне накрыть на всех?

— Разумеется,— ответил Бертлеф и обратился к остальным: — Дамы и господа, приглашаю вас отведать со мной вина, вкус которого я уже не раз здесь испробовал и нашел его великолепным. Вы согласны?

Никто не ответил Бертлефу, а трактирщик сказал:

— В отношении блюд и напитков могу посоветовать уважаемому обществу полностью положиться на пана Бертлефа.

— Друг мой,— сказал Бертлеф трактирщику,— принесите две бутылки и большое блюдо с сырами.— Потом он снова обратился к присутствующим: — Ваше смущение напрасно. Друзья Ружены — мои друзья.

Из распивочной прибежал мальчик лет двенадцати, принес поднос с рюмками, тарелками и скатеркой. Поставил поднос на соседний столик и, перегибаясь через плечи гостей, стал собирать недопитые бокалы. Вместе с полупустой бутылкой перенес их на тот же столик, куда прежде поставил поднос, и салфеткой принялся старательно обметать явно нечистый стол, чтобы застелить его белоснежной скатертью. Затем, снова собрав с соседнего столика недопитые бокалы, хотел было расставить их перед гостями.

— Старые рюмки и бутылку с недопитой бурдой на стол не ставьте,— сказал Бертлеф мальчику.— Отец принесет вино получше.

Оператор возразил:

— Шеф, не могли бы вы оказать нам любезность и разрешить нам пить то, что мы хотим?

— Как вам угодно, господа,— сказал Бертлеф.— Я против того, чтобы навязывать людям счастье. Каждый имеет право на свое скверное вино, на свою глупость и на свою грязь под ногтями. Знаете что, юноша, поставьте перед каждым гостем его прежнюю рюмку и чистый пустой бокал. Мои гости вольны будут выбрать между вином, взращенным туманами, и вином, рожденным солнцем.

И в самом деле, перед каждым гостем сразу же оказались по две рюмки, одна пустая, другая с недопитым вином. К столу подошел трактирщик с двумя бутылками, одну из них он зажал между колен и мощным рывком вытащил пробку. Затем немного вина налил в бокал Бертлефа. Бертлеф поднес бокал ко рту, попробовал и обратился к трактирщику:

— Отличное. Урожая двадцать третьего года?

— Двадцать второго,— сказал трактирщик.

— Наливайте,— сказал Бертлеф, и трактирщик, обойдя с бутылкой стол, наполнил все пустые бокалы.