Незнакомое радостное чувство заставило Грету вскинуть голову, как будто кто-то осторожно прикоснулся к ее подбородку и приподнял его вверх, чтобы заглянуть ей в глаза.

— А что было в конверте?

— Фотография.

— Вы ее видели?

— Да, но это не важно.

Эмма вкратце пересказала историю фотографии, которую Ансельмо подбросил в самый нужный момент, перевернув жизнь и ближайшие планы Бахар. А потом подробнее остановилась на таинственной комнате в веломастерской, доверху заполненной такими письмами и конвертами.

— В этом месте происходят странные вещи, и я хочу понять, что все это значит. Мы должны вернуться туда, все втроем. Вы будете отвлекать Гвидо и остальных, а я попытаюсь разузнать, что они скрывают.

— Ты пойдешь с нами? — с улыбкой спросила Лючия. — Ты можешь привезти свой велосипед, я — свой.

Нет, она не вернется в мастерскую. Не сейчас и не для того, чтобы помогать в расследовании Эмме Килдэр, думала Грета, слыша, как кто-то ее голосом произносит «Да».

— Ну что это за нытье! — запротестовал Шагалыч, притормаживая у мастерской.

По радио передавали торжественную симфонию, и казалось, что в стенах спрятался целый оркестр, который вот-вот перевернет все вокруг ударами смычков и грохотом труб. Гвидо широко улыбнулся, приветствуя художника взмахом перепачканной в масле руки. Он и не рассчитывал на то, что паренек, рисующий поросят на своем велосипеде, поймет Малера.

— А те девочки с ржавым велосипедом не приходили? — спросил художник.

Гвидо покачал головой:

— Пока нет.

И тут, будто материализовавшись после его слов из воздуха, на пороге возникли те самые девочки. Повисло неловкое молчание, потом вперед выступила Лючия, ведя за собой такой жалкий драндулет, что Шагалыч не выдержал и громко рассмеялся. В этот самый момент закончилась Первая симфония Малера, и из радио в мастерскую ворвались бурные аплодисменты.

— Спасибо за теплый прием! — поблагодарила Эмма, поклонившись как примадонна.

Лючия обвела все вокруг потухшим взглядом. Ансельмо снова нет.

— С возвращением! — приветствовал их Гвидо.

— Копались на старом чердаке? — пошутил Шагалыч, кивая головой на «Грациеллу».

— Именно так, — солгала Эмма. — Как вы думаете, его можно отремонтировать?

Шагалыч вытянул вперед руки и повертел растопыренными пальцами перед носом девочки, посмевшей усомниться в его искусстве:

— Видишь эти руки?

Эмма кивнула.

— Это руки художника, — продолжал урок Шагалыч. — А ты знаешь, на что способны руки художника?

— Нет. А ты знаешь?

— Они берут скатерть — и превращают ее в картину, подходят к стене — и превращают ее во фреску, бьют по булыжнику — и превращают его в статую!

— А что такое «булыжнику»?

— Ты что, не знаешь, что такое булыжник?

— Нет, не знает, она иностранка, — объяснила Лючия.

— Это старый велосипед? — попыталась угадать Эмма.

— Нет, старый велосипед — это колымага.

— М-м-м. Что-нибудь большое, вроде памятника?!

— Нет, это обелиск.

— Тогда что это?

— Булыжник — это камень. Просто камень, иностранка, понимаешь? Ладно, посмотрим, что можно сделать с этой колымагой.

Шагалыч тут же принялся за дело; владелица велосипеда решила ему помочь, а ее подруга-иностранка наблюдала за работой, держась на расстоянии.