Раскрыв учебник, Моретти со скучающим видом начала пересказывать печальную историю Франца Фердинанда.

Прошло пять минут. И Эмма возобновила атаку новым клочком бумаги: «А также рот и нос. Теперь все это делают. Ты бы переделала свой нос? Да — Нет».

Так, это уже слишком. Соседка перешла невидимую границу. Она вторглась на ее частную территорию. Скомкав бумагу и перекинув ее обратно, Грета прошипела, глядя прямо ей в лицо:

— Может, хватит?

Эмма внимательно изучила глаза напротив и выдохнула с облегчением:

— А! Вот какого цвета твои глаза! Зеленые!

— В эфире — второй эскиз из симфонии La Mer, «Море», Клода Дебюсси, — проинформировало радио обычным грустным голосом. В мастерской послышался робкий плеск арф, за ними на всех парусах пришли духовые и скрипки, а следом громом волн, разбивающихся о скалы, ворвались ударные.

Гвидо с благодарностью впускал звуки в уши, поливая тонкой струей масла цепь светло-зеленого «Бианки». Потом запустил зубчатые колеса и долго смотрел, как механизмы бесшумно вклиниваются друг в друга. Он закончил, старый тридцатилетний велосипед казался возродившимся к жизни. Гвидо еще раз осмотрел аксессуары: родной насос, прикрепленный к раме, набор самых необходимых инструментов за седлом, сигнальные фонари, красный сзади, белый спереди. Он решил, что неплохо поработал, но проверить это можно было только одним способом: сесть за руль.

Гвидо подошел к седлу, взялся за обе ручки, наклонился вперед… и задрожал всем телом. Сделал глубокий вдох и попробовал еще раз. Бесполезно. После аварии он так и не смог больше сесть на велосипед. Всякий раз, как он пытался это сделать, от паники у него каменели все мышцы. Другие, более опытные гонщики говорили, что надо подождать, что все пройдет. Но ничего не проходило. Гвидо пожал плечами, стараясь избавиться от своих мыслей, потом повернулся к сыну:

— Ансельмо, не хочешь прокатиться?

Юноша тут же отложил покрышку, которую латал, и прыгнул в седло. Он ждал этого момента с того дня, как Гвидо начал реставрацию. И теперь, когда все было готово, ему не терпелось сделать круг на велосипеде, на котором его отец выиграл столько гонок. Он наклонился над рулем и сжал ручки с видом спортсмена перед большим стартом.

— Только один круг, и тут же вернусь, — пообещал он.

Но у ветра были на его счет совсем другие планы…

— Я думаю, мы пробудем в Италии год, а потом кто знает… — закончила Эмма.

Она сидела на парте, закинув одна на другую свои длинные ноги без всякого стыда и коварства. Вокруг нее толпились с десяток одноклассников, отказавшихся от пиццы ради того, чтобы всю перемену слушать историю путешествий семейства Килдэр. Но когда история подошла к концу, они не знали, что сказать. Ни у кого из них не было в жизни столько приключений, и они чувствовали себя неловко. Любой комментарий звучал бы банально, поэтому все предпочитали молчать. Лед растопила Лючия самым банальным из всех банальных комментариев:

— А-бал-деть… Ты так много путешествовала!

— Что делать? Мой отец должен постоянно менять города… и мы вместе с ним.

— А кто твой отец?

— Архитектор.

Лючия понятия не имела, в чем состоит работа архитектора. Она наморщила лоб — так, что ее темные брови приняли форму двух вопросительных знаков. Эмма их заметила и пояснила:

— Он рисует дома, стадионы, библиотеки, школы… всякое такое. А потом едет в город, в котором их строят, чтобы следить за ходом работ.

— А-бал-деть, — прокомментировала Лючия. — А я дальше Остии никуда не ездила.

— Я никогда там не была! Там хорошо?

— Там прекрасно! Море! Пляж! — заверещала Лючия, как будто только что назвала самые восхитительные плоды Творения.