|
Меня заинтересовала эта история о мертвом ребенке. У меня хватило наглости размечтаться, хотя он все еще ждал. Его ласковые слова вер-нули меня к реальности. – Когда они тебе понадобятся, Сибель и Бенджи будут у меня, – сказал он. – Ты нас най-дешь. Это недалеко. Когда захочешь, ты услышишь «Апассионату». Он улыбнулся. – Ты дал ей пианино, – сказал я. Я говорил о золотоволосой Сибель. Я повесил завесу меж-ду миром и моим сверхъестественным слухом и пока не хотел ее поднимать, даже ради восхити-тельных звуков ее музыки, по которым я уже очень скучал. Как только мы вошли в монастырь, Сибель заметила пианино и шепотом спросила меня на ухо, можно ли ей поиграть. Оно стояло не в молельне, где лежал Лестат, а подальше, в другом помещении, длинном, пустом. Я ответил ей, что это не вполне прилично, что это может поме-шать Лестату, мы же не знаем, что он думает, что он чувствует, может быть, ему плохо, может быть, он попал в ловушку собственных снов. – Возможно, когда ты придешь, ты ненадолго останешься, – сказал Мариус. – Тебе понра-вится, как она играет на моем пианино, а потом мы, может быть, поговорим, ты сможешь отдох-нуть у нас и остаться пожить с нами, сколько захочешь. Я не ответил. – Мой дом – настоящий дворец по понятиям Нового Света, – сказал он с несколько на-смешливой улыбкой. – Он очень близко. Там есть самые просторные сады, старые дубы, намно-го старше, чем дубы на авеню, а каждое окно – как дверь. Ты же знаешь, как мне это нравится. Все в римском стиле. Двери, открытые навстречу весеннему дождю, а весенний дождь здесь – как во сне. – Да, я знаю, прошептал я. – Он, наверное, и сейчас идет, да? – Я улыбнулся. – Ну да, я весь забрызгался, – почти весело ответил он. – Приходи, когда захочешь. Не се-годня, так завтра… – Нет, я приду сегодня, – сказал я. Я совсем не хотел его обижать, нет, но Бенджи и Сибель уже достаточно насмотрелись на белолицых монстров с бархатными голосами. Пора уходить. Я посмотрел на него довольно-таки смело и даже получил от этого удовольствие, преодо-лев проклятье застенчивости, наложенное на нас современным миром. В старину, в Венеции, он одевался пышно, как тогда было принято, всегда украшал себя роскошью – зеркало моды, говоря прежним изящным языком. Когда он вечером, в мягком фиолетовом полумраке пересекал Пьяц-ца Сан-Морео, все на него оборачивались. Красное было его неотъемлемой частью, красный бархат – развевающийся плащ, великолепный расшитый камзол, а под ним – туника из золотого шелка, очень популярный в то время наряд. У него были волосы молодого Лоренцо де Медичи, прямо с фрески. – Господин, я люблю тебя, но сейчас я должен остаться один, – сказал я. – Ведь я вам сей-час не нужен, сударь? Зачем? И всегда был не нужен. – Я мгновенно пожалел об этом. Дерзким был не тон, а слова. Так как наши мысли разделяла близость крови, я боялся, что он меня непра-вильно понял. – Херувим, мне тебя не хватает, – всепрощающим тоном сказал он. – Но я могу подождать. Кажется, не так давно, когда мы были вместе, я уже говорил тебе эти слова, теперь я их повто-ряю. Я не мог заставить себя сказать ему, что мне пришло время общаться со смертными, объ-яснить, как я стремлюсь просто проболтать всю ночь с маленьким Бенджи, он – настоящий муд-рец, или послушать, как моя любимая Сибель снова и снова играет свою сонату. Казалось бес-смысленным вдаваться в дальнейшие объяснения. И меня опять охватила печаль, тяжелая, явственная, из-за того, что я пришел в этот одинокий пустой монастырь, где лежит Лестат, не способный, или же не желающий ни двигаться, ни разговаривать, этого никто из нас не знает. – Из моего общества сейчас ничего не выйдет, господин, – сказал я. – Но, безусловно, если ты дашь мне ключ, где тебя искать, тогда, по прошествии времени… – Я не закончил. |
