Мать взяла сказки Андерсена, открыла на середине, долго стояла, глядя в книгу, а потом опустилась на постель и позвала:

— Миш, иди сюда!

Пришел отец, увидел книгу и, недовольно покачав головой, проворчал:

— Опять ты… Валь, ну зачем!

Мать ниже склонилась над книжкой, раскрытой на сказке «Гадкий утенок».

— Катька тут лебедя нарисовала… видишь. — Она показала на край странички.

Отец сложил руки на груди.

— Валь, ну чего теперь… у нее все хорошо, письма вон какие пишет.

Мать вздохнула и, погладив страничку с рисунком, пробормотала:

— Я тогда так кричала на нее, сказала, что она собака этакая, так прямо и сказала, книжку испортила своей мазней.

Отец переминался с ноги на ногу и посматривал на дверь. Ему не терпелось уйти, но он не смел, и в попытке утешить неуклюже похлопал по плечу.

— Она и не помнит наверняка.

Мать хмыкнула.

— Помнит, конечно. Дети они ведь ничего не забывают… Я на нее замахнулась, а она руками голову прикрыла и заплакала. Я ее этой книгой сгоряча огрела.

Отец решительно забрал у нее книгу и поставил на полку.

А мать тихо произнесла:

— Если бы у меня были крылья, я бы улетела от тебя и никогда не вернулась. Так она мне сказала… это в пять-то лет.

Катя помнила. В детстве она часто смотрела на иллюстрации гадкого утенка, представляя на его месте себя.

И ей всегда хотелось поскорее дочитать до того момента, когда утенок становится лебедем.

Отец вышел из комнаты, а мать еще недолго посидела на кровати и вновь занялась уборкой, терла-терла тряпкой давно чистые полки, как будто вместе с ними хотела очистить свою совесть.

Девушка уткнулась лбом в шершавую кору дерева и закрыла глаза. Никогда еще в жизни ей не хотелось так сильно обнять маму, сказать, что все-все ей простила и помнит только хорошее. Пока жила с родителями, думала, что соскучиться по их вечным упрекам невозможно. А оказалось, в отношении к ней отца и матери упреки были лишь частью, и разлука сумела показать, что часть та менее значительна, чем любовь, забота и опека.

Катя сидела за стволом, не шевелясь, и думала, как бессмысленны сейчас ее эмоции, чувства. Ведь изменить было ничего нельзя, а даже если бы выдался шанс, она бы все равно не отказалась от полета на своих крыльях, о которых так долго мечтала. Лайонел был прав, говоря, что раскаяния никогда не перепишут готового романа, они могут лишь бессмысленно желать повернуть время вспять. Так и она хотела, но не для того, чтобы изменить свое главное решение, а просто очистить совесть.

Девушка горько усмехнулась. Иной раз ей казалось: все поступки человека продиктованы его эгоизмом, все, абсолютно все было подчинено великому эго.

— Я позвоню, — едва слышно прошептала Катя, глядя через щелочку между занавеской и стеной на сгорбленную спину матери. Затем соскользнула с дерева, но прежде чем приземлилась, ощутила острую боль во всем теле. Яркая вспышка ослепила, перед глазами виднелись лишь несколько высоких темных силуэтов, послышались голоса:

— Работает! Отлично!

— Осторожно, не трожь ее. Не трожь, говорю!

— Направляй на нее. Вот так. Да!

Девушка упала, ударившись головой о корни тополя, но в затылке боли не почувствовала, поэтому вскочила на четвереньки. Однако удар ногой в спину уложил ее на землю, прижав щекой к рыхлой мягкой земле, кое-где поросшей короткой травой.

— Пальни-ка, — приказал мужской голос. Послышался приглушенный щелчок, и Катя содрогнулась от удара вошедшей в шею пули. На миг свет исчез, девушка рванулась и побежала. Она неслась не разбирая дороги, в голове грохотал вальс Хачатуряна из драмы «Маскарад».