Лысик указывал на сундучок горни.

— Приезжего вещи.

— Богатенький, — Лысик почесал редкую неровную бороду. — Ну, бери и тащи.

— Отец передавал привет и велел проверить, как ты в книгу все запишешь.

— Запишу, не бойсь…

Варан не умел ходить, как ходят горни. Переступал по узенькому причалу, внутренне обмирая, покачиваясь под непривычным ветром — хоть бы перила они здесь навесили, что ли… Солнце жгло теплую куртку из сытухи, слепило глаза сквозь закопченные стекла очков. Хотелось домой, вниз.

Горни дожидался у входа. Под солнцем его плечи распрямились, волосы высохли, он стоял, выставив одну ногу вперед и подняв подбородок, будто князь на парадном портрете. Дождался, пока Лысик подошел поближе; качнулся вперед и без замаха, без единого слова ударил причальника в челюсть. Лысик охнул и сел на каменный пол в двух шагах от края пропасти.

— Ты на вахте? — спросил горни, снова приняв позу с парадного портрета, и даже сопли под опухшим носом не могли умалить его величия.

— Я… — промямлил Лысик, сразу смекнувший, кто здесь главный.

— Ответишь, — сухо пообещал горни. Повернулся и пошел вглубь скалы, как будто бывал здесь раньше, как будто точно знал, куда надо идти.

Лысик, постанывая, поднялся. Размазал кровь по подбородку; подошел к Варану, смерил его холодным липким взглядом и, ухнув, вмазал кулаком в лицо — Варан не успел увернуться. Вспыхнули искры, полетели с потолка, будто подсвеченные солнцем дождинки. Варан обнаружил, что сидит на полу, как перед тем Лысик, и пол качается, будто перегруженная лодка.

— Ответишь, — зловеще сказал причальник над самой его головой. — Один бурдюк я с тебя списываю, как возмещение… убытков. И чтобы я тебя больше не видел здесь, щенок!

И, подхватив сундучок, поспешил вслед за горни, на ходу выкрикивая:

— Господин мой, направо! Извольте откушать, переодеться, умыться, ведь поддонки — они поддонки и есть…

Варан поднял с пола свои очки. Вытер кровь с подбородка. Ничего, подумал. Попадись ты мне в сезон.

Как всегда, не хватало дня. Или хотя бы часа. Ну уж получаса-то всегда не хватает…

Суетились. Паковали вещи, прятали в сухие тайники. Снимали с петель двери, обмазывали жиром ненужные в сезон инструменты, зашивали в мешки, якорили в сараях. Запасали еду на ковчеге; в последний раз осматривали поля — везде ли хорошо лежит сетка, не смоет ли донное течение первый урожай репса.

Дождь ослабел, а потом прекратился вовсе. Впервые за все межсезонье.

Дети визжали, бегали по поселку, обнимались:

— Солнышко, солнышко! Выгляни, в оконышко!

Небо явственно посветлело. Море подернулось крупной рябью.

— Живее, живее!

Варан помог матери забраться в лодку, подсадил мелюзгу одну за другой. Забрался сам, сел на весла рядом с отцом.

— Ну, с Императорской помощью, — отрывисто сказал тот. — Давай.

Берег отдалялся. Ковчег становился все ближе — кособокий поселок на воде, увешанный веревочными лестницами, с жидкими дымками, поднимавшимися из многих труб.

Лодку раскачивало. Малявок стало мутить.

— Мама, это Шуу под водой рыгает?

— Не повторяй глупостей… Это Император открыл плотину, и теперь вода поднимается.

— А почему мы так качаемся?

— Молчи…

Добрались до высокого борта ковчега. Выбрались, подняли лодку; кое-как разместились в крохотной комнатенке-каюте. За стенкой из натянутой кожи плакал соседский младенец.

Растянулись на жестких полках. Замерли, прислушиваясь, как бурлит снаружи вода.