|
И дернул же меня черт в одном из них ткнуть пальцем в какую-то ткань. Продавцы только того и ждали! И как принялись выкладывать и громоздить рулоны такой и подобной ткани, да так завелись, что вскоре выросла целая гора. Меня прошиб пот, потом охватил страх, наконец пронзило подозрение, что под этой горой собираются похоронить не только меня, но и все мои девяносто пять пфеннигов!.. Я и сейчас вижу, как выскакиваю, словно обожженная, в двери, как несусь, будто гонится за мной стая шакалов, несусь через какой-то там плятц, потом по штрассам, потом по переулкам с арками и без арок, пока не упираюсь в прилавок своего родного универмага и, лишь получив хороший пинок от продавщицы, успокаиваюсь…
— Ну как? — оборвал цикл моих воспоминаний художник, закончив воздвигать вокруг меня полотняный бастион. — Это… все? — очухавшись, огляделась я по сторонам. — Все! — ответил он, гордо подбоченясь. Такая поза, конечно, произвела бы немалое впечатление на фоне черного бархата и набережных Сены, однако одних пыльных стульев и сапог в гармошку ей было явно недостаточно. — Если это все, то мне хотелось бы… — Кофейник, — он не дал мне закончить, — разлетелся в куски! Нет, ей-богу, штрихи уже не умещались в биографии — еще и кофейник разбился из-за меня! Единственная фигурная композиция, ценность которой не вызывала у меня сомнений, и та испарилась!.. Внезапно вокруг стало серо и пусто; одна-одинешенька очутилась я в грозном окружении картин… А ведь признаться, совсем иначе представляла себе покупку картины! Я представляла себе, что в студии, то есть, прошу прощения, в мансарде с видом на Сену, то бишь Нерис, застану целую толпу покупателей и одну-единственную ценную картину, которую выдадут мне через заднюю дверь и которую я под ропот ротозеев-ценителей победоносно уволоку домой. А на деле все наоборот: целая куча картин, а ропщу лишь я одна… Так вот почему стул покрыт пылью: до меня на нем, чего доброго, не сиживал еще ни один покупатель… Я зажмурилась и одним рывком выдернула из стены своей квартиры гвоздь. Потом скомпоновала самое себя в пустой интерьер: в черном бархатном берете, в коричневой замшевой куртке, с впечатлениями из Латинского квартала — и тут поняла, что это и будет тем оригинальным штрихом, которого так не хватало всему моему интерьеру и биографии. Поняла я также, и куда подевалась толпа покупателей: высунув языки, бегают они в поисках бархата, замши, ценных ваз, путевок на набережные Сены… Они бегают, а я сижу, считаю арки и ловлю ворон! Решительно поднялась, откланялась и в один прыжок перемахнула через шесть переулков, три арки и одно озеро. — Если кофейник лопнул… — протянула я. Он позволил кончить. — …так придется мне заглянуть в приличное кафе, — и я ткнула пальцем за угол четвертого переулка. Не произнеся ни слова, художник распахнул дверь — пожалуй, слишком резко и слишком широко. Такой жест конечно же произвел бы впечатление на фоне одной картины и многочисленных покупателей, однако в нашем случае он не был ни ценным, ни характерным и для моей биографии абсолютно лишним… Выйдя на лестницу, я услыхала по ту сторону двери такой грохот и треск, словно обрушилась ратуша в Старом городе. Вовремя удалось мне вырваться из окружения!.. Затем в мастерской установилась глухая тишина, которую — слава богу! — взорвало сочное и длинное ругательство. Это снова понравилось мне: а все-таки художник с перспективой!.. Как бы там ни было, а посещение его мансарды не прошло даром: отныне я буду великолепно вписываться в компании, снующие по чужим интерьерам! Я даже услышала собственный голос: «Как же так? Неужели у вас нет ни единого кофейного зернышка?. |
