|
Будь Алексею полегче, он наверняка обратил бы большее внимание на то, что происходит вокруг, но сейчас он был слишком сконцентрирован на собственных усилиях и на тех звуках боя, которые доносились сзади, чтобы размышлять о том, почему за передовой полосой не оказалось резервов, техники, занятых рубежей второго эшелона: всего того, что является нормой позиционной войны. Правильным ответом было бы то, что от передовых позиций они не ушли еще и на полтора километра, если считать по прямой, но в это Алексей точно бы не поверил. Бегущий уже из последних сил, он был твердо уверен, что со всеми остановками они продвинулись как минимум километров на пять–шесть, а то и больше.
Минута, потом еще одна минута такого же задыхающегося бега, и стрельба позади оборвалась, после целой серии глухих, узнаваемых хлопков. – Всё с Ю,– мертвым, сорванным голосом произнес разведчик. – Забросали гранатами. Вечная… память… Настоящий был мужик… Они наткнулись еще на один след войны: разбитые полузасыпанные капониры и пара разодранных палаток с красными крестами – скорее всего БМП, батальонный медицинский пункт, потому что медперсонала для полкового было маловато. Здесь по крайней мере нашлись живые. Задержавшись лишь для того, чтобы стащить стонущих людей в один и тот же капонир, поцелее других, и накинув на одного из раненых медицинскую сумку, Петров повел группу дальше. Бегом их передвижение можно было назвать уже разве что условно – скорее это было ковыляние, но оставить позади хотя бы кого-то из собственных раненых или прикрытие было невозможно. Присутствие развернутого и изготовленного к приему раненых батальоного медпункта указывало на то, что они находятся уже вплотную к своим, а рисковать ввязаться в безнадежный огневой бой с превосходящими силами врага, у которого вдобавок имелась по крайней мере пара носимых легких минометов, означало прямое самоубийство. Наверняка фронтовые части еще держались, потому что на серьезное наступление лисынмановцев и наемников ООН это похоже не было: скорее всего, просто вырвалась вперед в попытке вбить клин во вражескую оборону усиленная боевая группа пехоты. И это, наверное, были все же не американцы, а южнокорейцы – так сказал Петров, разглядевший у кого-то из бегущих ярко-черную каску. Да и вообще, будь это в самом деле подготовленное наступление, у противника имелась бы такая поддержка авиации, дальнобойной артиллерии и танков, что неба не было бы видно из-за дыма и огня… Но именно в момент, когда они взбегали на очередной холмик и когда эта мысль сформировалась в голове капитан-лейтенанта Вдового впервые за все прошедшее с проклятого пляжа время, именно тогда их и накрыло. Алексею показалось, будто время замедлилось до такой степени, что он сумел увидеть разлетающиеся осколки. На самом деле его сбило с ног, перевернуло, протащило по земле, и мелькающие пятна перед глазами не имели никакого реального происхождения: это была просто выведенная сознанием на сетчатку боль. Скользнувшая над головой четверка «Тандерджетов», сбросивших на них серию мелких осколочных бомб, даже не стала производить второй заход – настолько все было ясно и так. С высоты, на той скорости, на которой самолеты ходят над чужой территорией, невозможно разглядеть ни красные кресты на медицинских палатках, ни то, остался ли кто-то жив после атаки на пехоту, но в целом ее результативность оценивается обычно достаточно правильно. Поднявшись на разъезжающиеся ноги и посмотрев вслед уходящим, вновь набирающим высоту самолетам, Алексей огляделся вокруг. «Все», понял он через секунду. Конец всему. Пленный американец, ради которого они столько всего вытерпели, лежал совсем рядом, едва не касаясь рукой щиколотки военсоветника. Инженер–старший лейтенант вытянулся поперек его ног: значит, пытался прикрыть. Ему разорвало живот, но он был еще жив и даже в сознании. Глядя в пространство прямо перед собой, он одновременно шарил руками вокруг, будто старался что-то найти. |
