Царевич Богатырь, разграбив окраину рязанской земли, с богатой добычей уходил в Крым.
Молод царевич, но удачлив, всё рассчитал, и осень поздняя, на Руси в такую пору не ждут ордынцев, к зиме и казачьих дозоров в степи поуменьшилось, неожиданным набег будет.
Царевич готовился к набегу с того весеннего дня лета тысяча пятьсот пятнадцатого, когда в бахчисарайском дворце умер хан Менгли-Гирей и новым ханом всей крымской орды стал его сын Магмет-Гирей, отец Богатыря…

Государю недужилось, и ханского посла, молодого мурзу, принимал князь Одоевский. Письмо хана Магмет-Гирея мурза вручил Одоевскому в посольской избе. Князь не стал читать при мурзе ханскую грамоту, а, щедро одарив посла и выпроводив, позвал дьяка Морозова. 
- Читай вслух.
Развернул Морозов свиток, прочитал:
- «…Великия Орды великого царя Магмет-Гиреево царёво слово другу моему и становитину московскому князю Василию…»
- Обидно пишет, - прервал Одоевский, - государя нашего становитином именует. Эхма!
А дьяк далее продолжает перечислять ханские попрёки: что-де, не известивши в Бахчисарай, пошёл Василий войной на Смоленск и взял его.
«…Ты нашему другу, королю Сигизмунду, недружбу учинил: город, который мы ему пожаловали, взял от нас тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал, а другие города, которые к нам тянут, - Брянск, Стародуб, Путивль, Карачев отец наш, великий царь, твоему отцу дал. Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то ты эти города отдай нам назад, потому что мы их королю дали… И нам пришли казны побольше, да кречетов, да разные вещи дорогие, не поскупись. Ещё отпусти в Крым брата моего Абдыл-Летифа…» Одоевский рукой махнул:
- Пустое пишет хан. Эко, стращать нас удумал. Смоленска мы Сигизмунду не воротим, а ещё и иных земель, кои в древности в нашу Киевскую Русь входили, воевать будем. И подарков Крыму не видать.
Морозов согласно кивнул, но вставил осторожно:
- Аппак-мурза, княже, тоже отписывает, что хан городов наших просит либо казны столько, сколь король польский даёт в Бахчисарай. А Аппак-мурза Москве друг, он врать не станет.
- Коли хан и его мурзы подачек желают, - прервал дьяка Одоевский, - так пущай садятся у наших церквей, на паперти, рядышком с нищими, мы и скинемся на их бедность. Так и отпиши, дьяк, послу нашему, боярину Мамонову, в Бахчисарай.
Пригладив бороду, добавил:
- Мурзу же, дьяк, что грамоту ханскую привёз, привечай с любовью, пои и корми вдосталь. Задержи его в Москве подоле, покуда государь от болезни отойдёт. Надобно будет с государем совет держать. Чую, как разгневается он на крымцев. Вчера царевич рязанцев пограбил, седни сам хан невозможного требует, говорит, будто с данником. Вот уже пошлёт великий князь своих воевод да побьёт крымцев, тогда по-иному хан заговорит.

Государя ждали на Пушкарном дворе с полудня. Он приехал не один, с князем Воротынским да боярином Патрикеевым.
Легко вылез из саней, осмотрелся.
- Ну, сказывай, сколь мортир отлили да пищалей? Версень поманил обер-мастера.
У немца откуда и прыть взялась, подскочил, сунул боярину лист пергамента. Василий поморщился.
- Аль так не упомнишь, по грамотке бубнить сбираешься?
Боярин память напряг, очи к небу воздел, принялся по пальцам перечислять. Великий князь слушал, не перебивал. Когда Версень закончил, сказал недовольно:
- Мало! Вдвойне надобно. Упреждал тебя о том, боярин, посылая на Пушкарный двор.
Повернулся к обер-мастеру:
- Ну а ты о чём молвить хочешь, немчура? Аль не плачу я тебе, чтоб уменье приложил да мой Пушкарный двор вдосталь оружья отливал? Войску во множестве пищали и пушки потребны, сами, чаю, видели, сколь намедни в Смоленск послано.