Дмитрий сидел за столом в расположении разведбата, в скудной мебелью и весельем комнате, куда время от времени заглядывали бойцы – кто по делу, а Алихан, казалось, контролируя командира.

Мало ли что, мало ли как.

Похорон было двое в один день: Дрона при огромном скоплении людей, разведбатовцев, родни, представителей наркомата – на Аллее Героев, под оружейный салют, а жены и дочери – очень тихо, на кладбище в пригороде, где уже давно лежала мама и Василий Иванович огородил изрядный кусок для себя. Он думал, что для себя, а получилось… вот так.

Ватник вздрогнул и налил из литровой бутылки ещё одну рюмку, не первую сегодня, не последнюю. Все эти дни он и спасался только ею – прозрачной как слеза жидкостью, в которой пытался утопить горе. Тщательно, обстоятельно, как привык делать всё в этой жизни.

Горе не тонуло.

Он то впадал в жуткое сосущее силы небытие, то возвращался обратно – к бутылкам, к немому укору в глазах, когда смотрел в зеркало: как? Почему? За что?!

В глазах расплывались стены, зашторенное окно, даже этот грубо сколоченный стол, на котором раньше, наверное, разделывали для столовой мясо или резали хлеб. В свою квартиру он больше не заходил, послал водителя забрать документы и остаток денег из шкафа в гостиной – понятное дело, агент Миньковска и её подручные – гори они в аду! – на них и не посмотрели. К чему им бумажки, жалкие остатки его, Дмитрия, денежного довольствия и два семейных альбома. Сейчас немодно печатать фотографии, всё живёт в каких-то неосязаемых цифровых закромах, а жаль… Снимки тем и хорошие, что они есть, что они материальны.

Не как люди, но хоть что-то. Хоть как-то.

И рисунки Светочки здесь, баба Люся собрала все – и в детской, и… из ванны. Мятые, с расплывшимися пятнами краски и фломастеров, иногда неразборчивые совершенно.

– Серёж, поищи ещё стаканы. Нужны гранёные, если найдёшь. Какие есть… Тащи, в общем, – сказал Дмитрий очередному сунувшемуся с пустячным вопросом бойцу. Почему-то сейчас – к чёрту позывные, клички, погоняла! – хотелось звать людей по именам. – У ребят поспрашивай, мне ненадолго.

Живых людей надо звать их именами, данными им родителями. Теми сочетаниями звуков, которые они слышали ещё в колыбели, с которыми их звали в детсаду, в школе, везде. Не на войне.

Боец кивнул и скрылся в коридоре, оставив дверь в комнату командира прикрытой не до конца. Контролируют… Боятся.

Дмитрий залпом уронил в рот содержимое рюмки, скривился и занюхал хлебом. Хлеба было много, крупно нарезанные ломти рассыпавшейся горкой на краю стола выглядели как приглашение к застолью, но на самом деле у них была другая цель.

Миссия.

Смысл.

Ватник посмотрел на стол. Странное это было зрелище, жутковатое, но в его состоянии не находилось вокруг желающих критиковать: ряды стаканов, целая батарея, расставленная неровно, но старательно, насколько позволяли дрожащие от водки руки. В каждом на донышке, всего-то граммов по двадцать-тридцать всё той же водки, на каждом – по ломтю хлеба. Так на кладбище делают или за столом, оставляя пустую посуду и выпить покойнику.

Будем считать, что это кладбище. Будем считать, что все, кого он счёл нужным помянуть, бесплотными духами сидят сейчас рядом. Стоят. Витают над ним, не в силах говорить, но в состоянии услышать. Будем надеяться…

Велик и страшен был этот человек.

Новенькие майорские звёзды на погонах, словно вколоченные в плечи гвозди с золотыми шляпками, отсвечивали в полутьме комнаты – шторы он задвинул почти до конца, но всё ещё жаркое сентябрьское солнце рвалось сквозь ткань. Пистолет, который Алихан всё порывался забрать у командира от греха подальше, лежал в кобуре, выглядывая пластиковой рукояткой. Манил взять в руки, манил, что уж скрывать… Орден Республики – единственная и высшая награда Кавино, желтел позолотой, блистал алой эмалью, увесисто и значимо придавил наградной лист, из которого словно выпрыгивали вверх упругим горохом строчки «…за проявленные мужество и героизм…», «…в честь Победы на полчищами врага…».