«Только узнала. Прими мои соболезнования, Димка… Земля им пухом, Царствие Небесное. Алла».

И сразу ещё одно. «Не время и не место, но… Приезжай ко мне после войны. Хрен с ними, с бюргерами. Я буду тебя ждать».

Он смотрел на эти строчки и не испытывал ничего: ни любви, ни раздражения, ни ненависти, ни сожаления. Ничего. Просто тянущую из него силы немую пустоту внутри. Да и снаружи, если уж честно. Стёр сперва одно сообщение, потом второе. Потом заблокировал номер, вычеркнул его из остатков своего бытия.

Во двор, приметная ещё издали грохотом музыки, заехала агитмашина.

Ретрансляторы на столбах не везде остались, вот Бунчук и придумал для поднятия духа жителей. На грузовик ставятся колонки, дополнительный аккумулятор, усилок со всем прилагающимся, и вперёд, по дворам, по улицам, район за районом. Раньше такое только на демонстрациях было, а теперь везде.

Машина остановилась посреди двора, встреченная громкими криками бойцов. Со всех сторон стекались люди, победившие, не боящиеся ничего в этой жизни и за её гранью. Звенела посуда – да пили, пили, конечно, но не как Дмитрий – в одиночестве зашторенной комнаты, а весело, напоказ даже.

Пили и не пьянели.

– Нашу давай, нашу! – заорал кто-то из разведбатовцев, дождавшись паузы между песнями. Ему что-то неразборчиво ответили, раздался смех, потом, после нескольких секунд тишины, над двором, над местами разбитыми казармами, деревьями и ближними частными домами поплыло, торжественно и громко:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идёт война народная,

Священная война!

И не было ничего величественнее и страшнее для врага, чем люди, подхваченные этой песней, этими словами, унесённые сметающей всё волной, сами ею ставшие.

Ни деньги, ни должности, ни поспешный секс со всем, что движется ничего подобного не дадут, слышите, мистер Крукс и ваши новые – куда ж без них, найдутся! – помощники? Человек – это не только звучит гордо, эта сила его внутренняя – и есть отличие человека от говорящего и жующего организма, живущего в кредит и ради удовольствий.

Дмитрий тяжело поднялся из-за стола.

Стаканы звенели, но этого и слышно не было – всё погасила и вобрала в себя «Священная война». Взял пистолет, медленно вытащив его из кобуры, посмотрел на него, приблизив к глазам, как рассматривают диковинную, никогда не виданную вещь или экзотическое животное.

От музыки тряслись стёкла, всё ещё заклеенные крест-накрест от обстрелов противника.

Он подошёл к окну и решительно, рывком, едва не уронив плохо прикрученный карниз, штангу на стене, открыл штору. Потом вторую, позволив солнцу затопить его комнату, разогнать туман.

Потом открыл одну створку окна: музыка гремела вовсю, в комнату хлынул горячий воздух с предгорий, пахнущий сухими травами и камнями, пылью и бесконечными витками спирали, в которой мы все и живём.

Или Евангелие ошибается, и всё в руках самого человека, вот как сейчас у него – пистолет? И нет никакого греха прервать жизнь, в которой больше нет смысла, вообще нет? Врага дожмут и без него, а просто жить, коптя небо и выполняя приказы – это разве смысл?

В комнату зашёл Максим Александрович – как обычно, в наглаженном костюме, в брюках, о стрелки на которых можно было порезаться, в щегольской шляпе. Тем страннее выглядел орден Республики на пиджаке, рядом с полосками орденских планок – российских и не только. Сочетание могло бы удивить, но – не удивляло.

Иванов не стал тревожить хозяина комнаты, подошёл к столу, выбрал пустой стакан с подноса и налил себе водки.