– Что тебе, говорящее орудие? – вопросил я, недовольный.

    – Ох… господин! – вскричал Мурзик плачуще. – Ох! Вы очнулись!

    Я пошевелился. Руки у меня онемели.

    – Я спал, – сказал я. – Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?

    – Вы говорили во сне, господин, – сказал Мурзик. – Выпейте.

    И протянул мне стакан.

    Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым вином. Я выхлебал вино, громко глотая.

    Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.

    Я потер лицо ладонями.

    – Сколько времени?

    – Шестая стража.

    – Ну я и выспался… – сказал я. – Ничего не помню. Как провалился куда-то.

    – Знать бы, куда, – многозначительно проговорил Мурзик.

    И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из колонки донеслось бурчание. Потом визгливый, противный голос заговорил на непонятном языке. Несколько раз речь прерывалась стонами, вздохами и шорохом, как будто кто-то ворочался на кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то отвратительное и в то же время знакомое.

    Наконец я понял. Это был мой голос.

    – Я… говорил во сне? – спросил я Мурзика.

    – Да… – Он опять начал бояться. – Вы… это… Вас господин Ицхак привел. Велел уложить. А вы совсем мутные были, сонные или что… Может, опоил вас кто? – предположил Мурзик испуганно.

    – Я работал, – сказал я, рассердившись. – Обрабатывал данные.

    – Ох, не знаю… – закручинился Мурзик совершенно по-бабьи. И головой покрутил. – В общем, он привел вас и велел уложить жопой кверху.

    Для стороннего наблюдателя наш разговор, возможно, выглядел бы совершеннейшей дикостью. Какие-то толки в сообществе рехнувшихся гомосеков.

    – Я послушался господина Ицхака, господин, – продолжало присмиревшее говорящее орудие. – Я уложил вас на диван жопой кверху и накрыл одеялом. И вы заснули. Сперва вы спокойно стали, потом заворочались. Я подумал, что надо бы девку из храма вызвать, как господин Ицхак велел. И тут вы вроде как заговорили. Я услыхал, как вы с дивана что-то говорите, и говорю: «А?» А вы что-то непонятное сказали. Я опять говорю: «А?» А вы… Тут я подумал: ведь не понимаю ничего, а вдруг распоряжение какое важное… Ну и ткнул в эту штуку, в магнитофон ваш, чтобы записать, а потом, чтобы вы послушали и растолковали, о чем приказ был. Чтобы не ослушаться по непониманию…

    – Что, Мурзик, – сказал я злорадно, – очень назад на биржу не хочешь?

    – Так… – Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями. – Так мне с биржи один путь – на какие-нибудь копи, либо галеры, а кому туда охота…

    – Никому не охота, – согласился я. – Дай-ка я еще раз прослушаю.

    Он перемотал пленку и снова включил. Отрешившись от того, что голос такой противный, я вник. И ничего не понял. Язык, на котором я что-то с жаром толмил и даже как будто сердился, был совершенно мне незнаком.