Тут уже и я растерялся.

    – Мурзик, а что это было?

    Он затряс головой. Он не знал. Самое глупое, что я тоже не знал.

    – Может, это вы по-семитски? – предположил Мурзик. – Надо бы дать господину Ицхаку послушать.

    – Господин Ицхак такой же семит, как я – плоскорожий ордынец. Одна только спесь, – проворчал я. – У них в семье семитский язык уж три поколения как забыли…

    Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не мицраимский. Это вообще не язык. То есть… то есть, ни слова знакомого. Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь восклицательная частица…

    Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака, бессердечно оторвав того от ужина.

    – Очнулся, академик? – невежливо сказал Ицхак. И сразу озаботился: – Ну, как наша дорогая? Не помял?

    – Слушай, Ицхак, – сказал я. – Тут такое дело… Приезжай немедленно.

    И положил трубку.

    Я здорово его напугал. Он примчался на рикше. Клепсидра-пятидесятиминутка еще свое не отбулькала, а Ицхак уже вываливался из неуклюжей тележки, сплетенной из упругого ивового прута. Рикша, весь потный, заломил полуторную цену. Я слышал, как они с Ицхаком шумно торгуются у меня под окнами.

    Наконец Мурзик открыл Ицхаку дверь. Мой шеф-одноклассник ввалился, отирая пот со лба – будто он вез на себе рикшу, а не наоборот – и устремил на нас с Мурзиком дикий взор светлых глаз.

    – Ну?! – закричал он с порога. – Что случилось?!.

    – Проходи, – молвил я, наслаждаясь. – Садись. Мурзик, приготовь нам зеленого чаю.

    Мурзик с каким-то вихляющим холуйским поклоном увильнул на кухню. Загремел оттуда чайником.

    Ицхак сказал мне, свирепея:

    – Ты!.. Бесплатное приложение к заднице!.. Учти, мои предки были кочевниками и приносили кровавые жертвы!..

    – Мои до сих пор приносят, – попытался я защитить вавилонскую честь, но по ухмылке Ицхака понял, что опять сморозил невпопад.

    Он уже почти успокоился. Развалился на моем диване, как у себя дома, раскинул руки.

    – Что случилось-то? – осведомился он. – Чего названиваешь на ночь глядя?

    – Сейчас узнаешь. – Я хлопнул в ладоши и гаркнул: – Мурзик!

    Мурзик, дребезжа чашками и сахарницей, вкатил столик на колесиках.

    Мы с Ицхаком взяли по чашке. Медленно, значительно отхлебнули. Я встретился глазами с выжидающим Мурзиком и кивнул ему. Мурзик торжественно подал магнитофон.

    – Жми, – распорядился я.

    Толстый мурзиков палец вдавил холеную черную кнопку. Стереосистема выдала: «агх… ирр-кка! Энк л'хма!» – и так далее, все в таком же духе, с жаром, выразительно, с визгливым, каким-то дергающимся интонационным рисунком.

    Поначалу Ицхак слушал с интересом. Сделал голову набок, как удивленная собака. Даже про чай забыл. А магнитофон все изрыгал и изрыгал малопонятные звуки. Ицхак соскучился. Отпил чаю, взял сахар, принялся шумно сосать.

    Потом вдруг его осенило. Я понял это потому, что изменилось выражение его лица. На место фальшивой сосредоточенности пришла осмысленность.

    – Это что… это твой голос, что ли? – спросил он меня.