— Мы с тобой будем стоять по очереди на часах, Джойс! Ты оставайся до часу ночи, потом я приду тебе на смену. Но мне нужно сначала поговорить с ними; в таких случаях это не бесполезно.

Они пошли во двор. Сержант держал свою лампу так, что капитан мог видеть лица всех присутствующих.

— Друзья мои, — начал капитан, — некоторые из ваших товарищей испугались и ушли из «хижины». Они не только ушли сами, но увели с собой жен и детей. Подумав, вы сами поймете, какому риску подвергли они себя. Поблизости здесь нет никаких селений, и им придется пройти до пятидесяти миль, страдать от голода и холода, боясь на каждом шагу натолкнуться на краснокожих. Если между вами есть еще кто-нибудь, кто не хочет оставаться здесь защищать «хижину», пусть признается в этом откровенно. Я выпущу того из ворот и дам с собою какое-нибудь оружие и провизии. Он может также взять с собою все, что ему принадлежит. Пусть здесь останутся только те, кто действительно этого хочет. Ночь темна, и теперь самый удобный момент уйти; прежде, чем настанет день, можно уже быть далеко. Если кто хочет уйти, пусть скажет откровенно, не боясь ничего. Ему сейчас же откроют ворота.

Капитан остановился, но все молчали.

Повернувшись к Джойсу, капитан вдруг заметил благодаря свету от лампы, что кто-то стоит возле стены дома. Капитан сообщил об этом Джойсу и они оба направились в ту сторону, неся фонарь. Когда они подошли ближе, на них сверкнули черные глаза индейца.

— Ник! — воскликнул капитан. — Ты ли это? Зачем ты пришел сюда и как ты пробрался через палисады? Ты пришел к нам как враг или друг?

— Слишком много вопросов, капитан! Обо всем спрашиваете разом. Ступайте в комнату с книгами. Ник пойдет за вами, скажет все что надо.

Капитан поговорил тихо с сержантом, отдав приказание быть внимательным на часах, и направился в библиотеку, где с нетерпением ждала его жена с дочерьми.

— О, Гуг, неужели случилось то, чего мы боялись? — воскликнула мать, как только показался капитан, сопровождаемый тускаророй. — Неужели колонисты оставили нас в такую минуту?

Капитан указал на индейца.

— Ник!

— Да, Ник, Соси-Ник, — повторил индеец. — Старый друг. Вы не рады видеть его?

— Это зависит от того, зачем ты пришел сюда, — сказал капитан. — Ты с теми, что теперь на мельнице? Но скажи мне прежде, как ты вошел в палисады?

— Деревья не могут остановить индейца. Надо много ружей, много солдат, капитан! Здесь бедный гарнизон для Ника. Он всегда говорил: много щелей, чтобы пройти.

— Но, друг, ты не отвечаешь мне на мой вопрос. Как ты пробрался через палисады?

— Как? Конечно, по-индейски! Подошел, как кошка, как змея. Ник — великий вождь; хорошо знает, как идет воин, когда томагавк вырыт.

— И Ник так же хорошо должен помнить, как я драл его по спине. Припомни, тускарора, я не раз сек тебя!

Эти жестокие, оскорбительные слова были сказаны слишком необдуманно. Женщины вздрогнули и с беспокойством подняли глаза на капитана, как бы прося остановиться. Он зашел слишком далеко.

Лицо Ника стало страшным, зловещим. Казалось, он снова переживал каждый полученный удар, и воспоминание об этом бесчестии было мучительно для гордого тускароры. После минутного молчания выражение лица Ника мало-помалу начало изменяться. Оно снова приняло свое спокойствие и неподвижность изваяния.

— Послушайте, — начал серьезно индеец. — Капитан — старый человек, его голова бела как снег. Храбрый воин, но мало ума. Зачем трогать рану? Умный человек не станет так делать. Зима холодна, много льда, много метели, много снега. Все ужасно! Потом зима кончилась, настало лето. Все хорошо, все приятно! Зачем же вспоминать зиму, когда настало лето?

— Затем, чтобы приготовиться к ее возвращению.