Она издала шумный вздох и подняла кубок. Пила жадно, громко, позабыв о правилах.

— Извините, — тетушка смахнула остатки слез. — Гевин… он очень спокойным ребенком был. Умненьким… учителя всегда хвалили. И Кевин тянулся. Когда стал подростком, он Кевина удерживал от многих глупостей. И они дружили… дружат… Кевин куда более человечен. И пусть он сорвался, но… он хотя бы способен испытывать эмоции.

Катарина склонила голову, показывая, что поняла.

А уже потом, оказавшись в безопасности — в весьма относительной безопасности, ибо к ванне она так и не решилась приблизиться — своих покоев она спросила:

— Если он змей, то зачем ему я?

— Ради денег, — Джио усадила Катарину на стульчик. За окном было светло, хотя и свет окрасился розовой кровью заката. — Змеи еще те собиральщики. А он молодой, небось, не до конца научился силу использовать.

Ее пальцы распутали жемчуг.

И уложили в черную шкатулку. Жемчужины вытянулись поверх колец и браслетов, легли этакой полупрозрачной змеею.

В тему весьма.

— Потом-то научится, думаю и быстро. Силен, гаденыш… очень силен.

— Деньги, значит. Но, чтобы получить их, ребенок нужен.

— Так… есть способы. Змеиц мало, и хватает не на всех, вот и приспособились твари. Выискивают женщину, чтобы молодая и здоровая. Обычно берут из какого захудалого рода, особенно любят те, которые многодетностью славятся.

Волосы рассыпались светлою волной.

И щетка скользнула по ним, мягко, успокаивая.

— Любовь — это не для них, но о женах своих заботятся, это да… как обо всем имуществе. А сами ищут пыльцу эйнио.

— И такая бывает?

— Есть цветы… они растут там, где стояли драконьи холмы, — в зеркале было видно, что Джио полуприкрыла глаза, а те все одно отсвечивали золотом. — И где земли касалось драконье дыхание, не осталось иных трав, кроме этой. Вьется она, плетется, кланяется камню. И не боится ни холода, ни зноя. А раз в год расцветает белыми цветами. Они источают аромат столь одуряющий, что человеку хватает одного вдоха, чтобы забыть и имя свое, и все, что связывало его с миром. Потому редко кто решается подойти к драконьим холмам во время новой луны. Но если решается, то может собрать бледную пыльцу, легкую, как пух… за унцию ее платят тысячи соверенов…

Пальцы ее замерли, словно запутавшись в волосах.

— Эта пыльца собирает в себе всю силу драконьей крови, а с ней мало что способно сравниться. Пары унций хватит, чтобы в самом холодном теле зародилась жизнь, и чтобы удержалась, вне зависимости от того, где развивается эта жизнь. Она одинаково уцелеет, что в призрачных Холмах, что во льдах, сковавших Предвечного зверя. Она примет морскую воду. Или поможет человеческой крови смешаться с кровью иной.

Коса получалась рыхлой, но сложного плетения, которое Катарина прежде не видела. Ей хотелось спросить, к чему эта красота на ночь, но вопрос прервал бы историю.

— Пыльца дала бы силы человеку, вздумай он спуститься в мир, где люди — случайные гости…

— И мать Кайдена…

— Принимала ее, потому и прожила так долго.

— Долго?!

— Та сторона голодна, как голодны и дети ее, но проклятые богиней Дану способны смирить свой голод, а вот завеса — нет. И она готова сожрать всякого, в ком есть хоть капля истинной жизни, если переступит он границу.