Осторожный стук в дверь отвлек Катарину.

— Я взял на себя смелость распорядиться насчет ужина.

— Прислуги стало меньше? Верно? — ей нет нужды оборачиваться. Катарина и так знает, что Гевин переоделся, что выглядит он столь же великолепно, как и в день их знакомства. Но это великолепие, совершенство его нынешнего обличья не вызывает ничего, кроме глухого раздражения. И причиной тому вовсе не нечеловеческая природа того, кого она, возможно, назовет мужем.

Или нет?

Или все-таки хватит у нее смелости поступить по-своему?

Или это не смелость, а глупость? Может, прав отец в том, что женщины не способны думать, не способны сами решать, как им жить, ведь решения их ошибочны.

— Верно.

Но змей хотя бы не лгал.

— И куда они подевались?

— Сбежали, — он не переступил порог ее комнаты, и за это Катарина была ему благодарна.

— А кто остался…

— Они не совсем люди.

— Знаете, кажется, я начинаю думать, что меня в принципе окружают не совсем и люди, — ей удалось улыбнуться.

И повернуться.

Катарина спрятала флейту в широком рукаве. Почему-то не хотелось, чтобы Гевин ее увидел. А он все равно заметил. И бровь приподнял, выражая удивление, но от вопросов воздержался.

— Место такое, — сказал он, предложив руку.

И Катарина приняла.

Это ведь рука. Просто рука и ничего больше. Обыкновенная. Человеческая. Теплая даже. И тепло это ощущается сквозь перчатку.

— В каком смысле, место? — если приложить немного усилий, у Катарины получится сыграть в любезность. Это тоже несложно.

— В обыкновенном. Здесь все пропитано силой. Сам дом. Сад. И река. Спросите своего любовника, и он расскажет, что когда-то именно здесь стояли холмы, на которых танцевала Дану. И отпечаток божественной силы сохранился. Он манит тех, кто рожден на стыке миров.

Наверное, это было хорошим объяснением.

А сумерки подобрались еще ближе.

И туман с ними.

Он уже перевалил через ограду, расползся рваным облаком, спеша улечься на траву, утопить в молочных своих глубинах редкие цветы, и кусты, и деревья. Он подобрался к мраморным ступеням и, наткнувшись на защиту, зашелестел.

Отполз.

Туман держался у окон, колыхаясь, словно собираясь с силами.

— Жутковато, — сказала Катарина, задержавшись у окна. И молчаливый спутник ее тоже задержался.

— Вам нечего бояться.

— Я бы не сказала, — Джио сидела у камина.

Она протянула ладони к огню, который извивался, пытаясь обхватить все бревна. И сырое дерево шипело, а огонь то и дело скатывался, исчезая в ворохе углей. Стоило Джио убрать руки, он и вовсе погас.

— Твою ж…

Катарина высвободила руку. От нее не укрылось ни раздражение, что мелькнуло на лице Джио, ни то, как вежливо отвернулся Гевин.

Зря он говорил, что лишен эмоций.

Еще одна маленькая чужая ложь.

— Нам нужно лишь продержаться до рассвета… — сказал он тихо. — Я послал гонца… и помощь придет. Мне обещали, что она придет.

— Продержимся, — Джио растопырила пятерню, и, повинуясь непроизнесенному ее слову, пламя загудело. Оно поднялось рыжим столпом, выплеснулось из камина на камни. Стало вдруг жарко, и страшно, и…

— Продержимся, — сказала Катарина, стискивая флейту.

Она была почти готова.

Почти.

Не хватало самой малости, но Катарина понятия не имела, что еще должна сделать. Но острое чувство незавершенности мешало просто подойти и отдать.

А туман… туман — это просто туман.