— Этого следовало ожидать, — это было сказано лениво, но без особого удивления. — С таким сопровождением… скажи матушке, что вряд ли у нее получится.

— Сам скажи.

— Ты же знаешь, как она относится к моим советам. А тебя, возможно, послушает. Надеюсь, что послушает.

Хрустнула ветка, но совсем в другой стороне. И братья замолчали. Молчание их длилось и длилось, и в тишине Катарина слышала, как громко колотится ее сердце.

— Завтра будут вопросы, — проворчал Кевин. — Как ты прошел сквозь периметр. Эта… редкая… выставила.

— Что ж… придется мне заночевать не дома.

Кажется, Гевина это обстоятельство нисколько не смутило.

— Скажу, что встретил старого приятеля, у него и остался. К слову, почти правда… вам бы уехать.

— С чего бы?

— Здесь неспокойно.

— В этой глуши?

— Именно, что глушь, — это Гевин произнес медленно, явно раздумывая над каждым словом. — Гленстон суетится. Местный градоправитель тоже неспокоен, хотя и делает вид, что все обычно. Слухи опять же… уговори ее уехать. Я найду другой способ.

— Ты же ее знаешь, — Кевин чихнул.

— Будь здоров.

— Буду… но если матушка решила, что девица нужна, то уже не отступит. Я не готов жениться.

— Не женись.

— Тебе легко говорить. Ты сам по себе, а я… я человек. А у людей, чтоб ты знал, есть свои слабости.

— Слабости есть не только у людей, — возразил Гевин.

— Может, и так, но… тебе все равно не понять.

Кевин осекся и замолчал. И брат его тоже молчал. И это молчание длилось, длилось, и Катарина сидела, зажимая себе рот руками, заставляя застыть, не шевелиться. А потом вновь затрещали сверчки, и знакомая сова заухала в ветвях, как показалось Катарине, ободряя. И она поняла, что осталась одна.

Куда подевались братья?

Катарина не знала. И знать не желала. Она сползла, свернулась в корнях калачиком, обняла себя, унимая нервическую дрожь. Сколько она так лежала, Катарина не знала. А очнулась от прикосновения.

— Заснула? — Джио сидела на корточках. — Извини. Помощь нужна.

Она протянула руку, и Катарина ее приняла. И поднялась, чувствуя, что все тело ее затекло, задеревенело в неудобной позе.

— Тут недалеко… что-то ты бледненькая, лапонька моя…

— Да тут… кое-что… услышала, — Катарина помотала руками, разгоняя кровь. Подпрыгнула. И поняла, что страх исчез. Нет, он не ушел совсем, не столь она наивна, но сейчас Катарина ощущала скорее гнев. И этот гнев давал силы. Она кратко пересказала разговор, свидетелем которому стала, и Джио хмыкнула:

— Вот как оно значит? Интересно… что ж, присмотрюсь я к этому умельцу, что-нибудь да придумаем. А теперь идем.

Идти пришлось недалеко.

Джио свернула с тропы, пробралась сквозь густую щетку орешника, чтобы оказаться на берегу пруда. Здесь он вплотную подходил к остаткам стены, из которых то тут, то там торчали металлические прутья. А за стеной начинался лес, правда, весьма редкий, но все же дикий. Размыв кладку, ручей перебрался на ту сторону, протянулся тонкой нитью в моховом плотном покрывале.

— А мы… нам туда?

— Туда, — Джио подала руку. — И желательно поскорее.

В лесу пахло смолой и иглицей, и еще водой, и кровью… кровью? Катарина остановилась, но Джио требовательно дернула ее за собой.

— Тут осторожно. Про болота я не просто так говорила, — она остановилась у зеленой полянки, которую ручей пересекал, чтобы исчезнуть в яме под вывернутой сосной.